По велению Чингисхана

И, наверняка, так усилена эта бездельница-охрана не потому, что делать людям нечего, что властям девать их некуда, а по причине слишком уж умножившихся случаев воровства и грабежа. Но это худой признак… Обычно такое падение нравов, размножение воров и мошенников свидетельствуют, что близок крах страны, что наступили уже времена разброда и шатаний, слабости народной, всеобщего безволия… Это мы знаем, помним… Пронеси, Господи!

И у найманов тоже, должен был признать он, в последние лет пятнадцать-двадцать словно зараза какая пошла по народу, неслыханная раньше, и многих, слишком многих попортила. На взгляд со стороны, Ил благоденствовал, но большинство, начиная с великих тойонов и кончая последним слугой, понемногу превратились в воров, лгунов и взяточников. Всего было в изобилии, так почему и отчего, из-за какой нужды при такой богатой и сытной жизни люди превращались в обирал, рвачей и мздоимцев, откуда появилось столько охотников до праздности и роскоши?.. Как ни пытался Кехсэй-Сабарах уйти от этих мыслей, а они всплывали вновь и вновь. И горько было видеть здесь слишком хорошо знакомые ему картины. Около тридцати лет перед тем падением нравов шли найманы от победы к победе – и, как оказалось, к своему концу. Что-то похожее творится теперь и у кара-китаев, раздобревших и самоуспокоившихся при гур хане Дюлюкю, собирающих дармовую дань с ближайшего десятка соседей.

Почему, из-за чего народы, добившись, наконец, желанного изобилия и благоденствия, начинают меняться в худшую сторону, терять человечность, заповеданное предками благонравие? Вместо того, чтобы крепнуть и развиваться дальше, устраивать жизнь на лучших началах, они словно заболевают какой-то заразной и всеохватной болезнью. Причин этого расслабления народа много, среди них первая, наиболее очевидная – привычка рассчитывать на дармовщину, на слишком легкую жизнь; но она, если подумать, тоже лишь следствие другого, более важного порока – порока управления, когда сама управляющая верхушка теряет настоящую цель, подменяя ее ложными и близорукими, перестает понимать, куда она ведет народ, перестает ставить перед ним большие, отвечающие его духу задачи. И жизнь, как вода в слишком тихой заводи, начинает застаиваться, цвести водорослями, гнить…

* * *

Иная здесь и военная организация страны – весьма, по здравому разумению, сомнительная.

Если почти у всех других, известных ему, народов все войска имеют одного главу, а тот, в свою очередь, подчиняется хану, то здесь каждый улус имеет свое независимое отдельное войско. Султан Мухаммет при нужде собирает их в одну рать и снабжает каждое через правителей улусов. Непонятно, для чего заведено такое неустойчивое, несплоченное сборище, – наверное, так повелось исстари. В случае, если правитель какого-то улуса, он же и командующий, не согласится с указом султана, откажется подчиняться, то для его усмирения привлекают войска других улусов… Нет, на поле битвы на такое ненадежное союзное войско особо рассчитывать не придется.

В жизнь сартелов прочно уже вошла магометанская вера. По пять раз в день обязательно собираются вместе в определенное время, чтобы помолиться своему Аллаху. Трудно понять, как можно при таком жестком распорядке дня нормально работать или воевать, но, видно, как-то управляются. Эта требовательная вера диктует весь уклад жизни, едва ль не закабаляет ее. Муллы зорко следят, чтобы все молились и исполняли положенные обряды, и весьма строго спрашивают за неисполнение. По сравнению с ними, оказывается, наши священники-христиане совсем мало вмешиваются в личную жизнь людей, многое отдано на их совесть. А буддийские ламы в основном молятся только сами.

Ползут слухи, будто Багдаду очень не по нраву, что в последнее время из всех правителей исламских стран особенно начал выделяться своей независимостью султан Мухаммет, что он становится слишком силен, своенравен и уже подумывает о неограниченной власти над всеми ими, над самим Исламом. И будто бы собирает большое войско, чтобы захватить столицу исламского мира.

Услышав про это еще до встречи с правителем, Кехсэй-Сабарах был весьма огорчен и удручен: «Плохо дело, если не могут уладить даже вопросы единой своей веры… По всему судя, они даже не понимают, перед лицом какой надвигающейся беды все они находятся. А раз не могут найти общий язык даже между собой, то уж с нами это еще сомнительней… Неужели так и останемся наедине с ордами Чингисхана?..»

Султан Мухаммет пригласил его на третий день после прибытия. Гостей проводили в особый, построенный и отведенный именно для приема гостей нарядный дворец, от роскоши убранства которого поистине разбегались глаза.

Оказалось, что Кехсэй-Сабарах здесь не единственный гость. Перед ним пригласили подойти поближе к правителю двух человек в странных, на здешний взгляд, нарядах, прибывших откуда-то издалека, судя по всему – с Запада. Они тоже имели свою собственную охрану.