По велению Чингисхана

Что будут делать эти люди, когда прекратится война? Здесь они – выдающиеся личности, лучшие из лучших. А там, в мирной жизни? Когда потребуются какие-то ремесла, другие знания, способности и умение, неужели они превратятся в обычных людей? Неужели они будут довольствоваться жизнью обыденной, согласятся жить жизнью рядовых людей? Ох, вряд ли…

И не отпустить ли их, в самом деле, с Мухамметом, как предлагает мудрый Хубулай? А Ил заживет нужной ему мирной жизнью, не напрягаясь из-за военных трат, не собирая все свои силы в очередной великий поход… Но все зависит от ответа султана, а его еще ждать и ждать, путь в обе стороны далек и долог.

Хан глубоко вздохнул. Медленно поднялся, вышел из сурта, не глядя ни на кого. Его уход заметили, конечно, но продолжали горячо спорить.

Сквозь толстый слой облаков на западе пробивалось красное зарево заката. Очертания бугристой степи уже меркли в сгущающихся сумерках, удивительно быстро темнеет в здешних местах с заходом солнца. Вот-вот наступит такая темень, что земля и небо словно сольются воедино.

Нигде не видно ни огонька, ветер утих, легла на все тишина, только вскрикивает какая-то незнакомая птица и в ответ ей взлаивают собаки. Он с удовольствием вдыхал вечерний прохладный воздух, особенно приятный после духоты многолюдного сурта.

В этих местах столько птиц, которых он не знает ни по виду, ни по голосу; и собаки наши, похоже, зачастую лают из-за этого, им тоже непривычно здесь. Или по другой какой причине? Может, чуют какую-то беду? А чуять они могут, в этом он не раз убеждался.

Как все же тягостны бывают сомнения, как трудно делать порой выбор в такой вот, как эта, толком не определившейся обстановке. И столько еще неизвестных величин в этой арабской алгебре… Нет, он не будет торопиться с войной, с ней-то всегда успеется.

Но все же удивительно, что от твоего именно выбора, от того, какую из этих великих дорог выберешь ты, зависит судьба многих народов, великих стран. Удивителен этот миг. Миг перед распутьем, перед твоим решением. Но сомнительно, насколько это решение будет твоим. Скорее это будет, как и прежде, единственный выход из безвыходного положения. У тебя никогда и не было выбора…

* * *

Во сне хан никогда, кажется, не принимает своего настоящего облика. Там он постоянно бежит от кого-то, спасается, все время ему грозит смертельная опасность. То и дело прячется, как беглый пленник, и украдкой наблюдает из-за укрытия за чьей-то свободной и достойной жизнью, завидуя тем людям…

Все думают, что он полновластен и могуч; но только он знает, что это такое – несвобода правителя, только он видит, сколько опасностей и угроз готовит будущее, сколько препятствий на его пути. Не знают, как он, владыка огромного государства, связан по рукам и ногам множеством условий и условностей, обязанностей и неотложных дел. Не догадываются, что он самый, может быть, несвободный средь них.

Во снах он подчас подробно и четко видит и слышит то, чего, бодрствуя не замечает, не осознает за множеством повседневных забот и тревог. Там время течет по-особому размеренно, будто давая возможность оглядеться, вспомнить упущенное, использовать в полной мере дар предвидения.

Этой ночью во сне он опять сидит на высокой горе в густой траве, колыхающейся под ветром, и внимательно рассматривает расстилающиеся внизу просторы. Насколько хватает глаз, всюду пасутся многочисленные стада и табуны. И вдруг он видит, что в его сторону стремительно скачет десяток явно вражеских всадников. Он еле успевает опуститься в густые заросли трав, прячется. Но как пахнут травы! Защекотало в носу, и чтобы не чихнуть, он зажимает лицо ладонями. Кони проносятся мимо, рядом совсем, копыта едва не задевают его…

И вдруг кто-то дергает его за ногу… Проснулся, вскинулся в темноте.

– Проснись… – послышался голос Джэлмэ.

– Что такое?

– Пришла весть с запада. Срочная…

– Ф-фу ты… – Тэмучин облегченно вздохнул, спасенный этим пробуждением от безжалостных копыт. – Ладно, сейчас выйду…

Нашарив руками одежду, оделся спешно в темноте и, только теперь проснувшись окончательно, вспомнил слово – «с запада»… Значит, весть от Хабырая-Илчи, скорее всего. Томительно долго что-то нет его, уже и весна прошла. Или решил с посланниками султана вернуться? «Но почему ночью поднял? И что это значит теперь – срочная?..» – замелькали в голове мысли.

Возле сурта столь темно, что будто бы и нет никого. И душно, уже и ночи не спасают от жары.

– Джэлмэ, где ты?

– Да здесь… Здесь я, – еле выдавил из себя Джэлмэ.

По его упавшему голосу хан сразу догадался, что вести доставили плохие.

– Ну?!. От Хабырая?

– Да. Плохо… Скверные вести.

– Как, опять?!.

– Опять… Султан, кажется, с последнего ума сошел. Велел убить Хабырая. Двух сопровождающих обрили наголо, остригли усы и отправили обратно, взвалив на них же седла их коней… Очень долго добирались, еле дошли.

– И… как понять это? Как он мог такое сотворить?

– Это знак пренебрежения к нам и вызова… Что тут понимать? Гордыня сатанинская. Хочет оскорбить, отрезать все пути назад. И себе, и нам.