По велению Чингисхана

Когда солнце чуть сдвинулось с зенита, от Барчука пришла радостная весть о подавлении основного сопротивления врага. Но еще до этого Джучи передали мольбу о пощаде сперва от служителей Аллаха, а затем и от купцов. И командующий сразу принял их просьбу, повелев передать ему список с именами их семейных и всякой челяди. Потом по этим спискам каждому главе семьи должны быть вручены круглые металлические знаки с изображением волчьей головы и поставлена возле каждого из их домов охрана.

Уйгуры к вечеру плотно закрыли крепостные ворота, чтобы никто ни снаружи, ни изнутри не мог ни войти, ни выйти, расставили охрану везде. А на следующий день муллы с купцами вынесли несколько толстых дэптэров с записанными именами и вручили командующему. Судя по тому, как быстро они справились с этим, все готовилось ими заранее, в ожидании поражения.

Нукеры выгнали из крепости всего лишь треть жителей крепости, не охваченных этими списками, в основном простых работников, бедняков, больных и увечных. Только после этого уйгурам было сказано: «Все, что осталось внутри – ваше…»

Уйгуры, конечно, досадовали, что более богатая часть населения крепости получила охранные знаки – джаралыки и тем самым избегла разграбления. Но все же досталось им немало, если учесть, как умеют они всё пустить в дело, из всего извлечь выгоду. Из крепости на восток потянулись бесконечные караваны тяжело нагруженных арб и навьюченных верблюдов.

Монголы согнанных в поле людей разделили на несколько групп. Женщин и детей освободили сразу. Отобрали добровольцев из числа подростков старше пятнадцати лет на вспомогательные работы, потом самым лучшим из них предложат пойти в черное войско. Особенно же тщательно отнеслись к ремесленникам, разделили по видам ремесел и отвели в сторону вместе с женами и детьми. Тех же несчастных, кто был отсеян через такое сито отбора, непригодных ни на что, собрали в низине поодаль от крепости. А перед тем сюда же пригнали военачальников, старейшин и участников убийства Хусейна, с ними тех даже, кто выявлен был как поддержавший решение о казни, присутствовавший при ней.

Оттуда, где стоял старик Аргас со своим мэгэном, люди, сгрудившиеся в низине, были видны как на ладони. Старик, зная заранее, чем все это закончится, собрался было перебросить свою ставку в другое место, но, к счастью, получил приказ двигаться в сторону крепости Джент.

Шустрые подопечные его уже прослышали где-то, что всех собранных в низине пленных должны казнить… И были огорчены, что их лишают возможности увидеть это воочию, насупились лицами, ворчали между собой:

– Вот всегда так… Что мы, маленькие, что ли?!.

Но что они могли сделать, когда был приказ? Под звуки барабанов расселись по коням, выстроились колонной, быстрой рысью двинулись на запад.

Савве же, как вновь назначенному главе Сыгнаха, пришлось остаться. Он смотрел полными слез глазами вслед ребятам, с которыми провел вместе столько уже времени, и никак не хотелось ему оставаться здесь, посреди враждебного народа, пусть даже с советниками и войском. Теперь он был окончательно отлучен от друзей и военной судьбы, о которой мечтал, как едва ли не всякий юноша. Отныне призван он управлять чужим краем, заниматься тем, в чем пока никак не разбирался, наживать нелегкий и, пожалуй, горький опыт человека, отлученного от всего родного.

* * *

Сыгнах остался позади, окутанный пылью и дымом еще курящихся пожарищ. Впереди показалась долина, полого уходившая к берегам большой синеющей реки. И вдруг чей-то чистый юношеский голос затянул известную всем песню:

Друг милый, нам с тобой
Встретиться больше не суждено.
Я, несчастный, ухожу навсегда,
И имя мое забудет народ…
А ты большее счастье найдешь.
Другого в счастье своем искупаешь,
Заветные слова ему ты скажешь,
Славным именем своим украсишь!..

Аргас сперва как-то и не обратил внимания на слова песни, заслушался, поддавшись особенной, какой-то внутренней притягательной силе напева, но вдруг спохватился, опомнился, уловив совсем уж грустные слова, дернулся: «Да это же Джамуха!..» Опять горесть, опять плач этого проклятого Джамухи, его песня!.. И разве можно это назвать песней? Одно стенание и вой в ней, раскаяние, извечные причитания… Но почему этим сопливым мальцам его песни, полные ядовитого разочарования, порожденные неудачами и несчастьем, а то и бессильной яростью, так нравятся, почему они так притягательны для них?

Но ты меня не приласкал
За век мой короткий ни разу,
Опорой не послужил ни разу
Ни в радости, ни в горе…
Милый друг, ухожу далеко,
В страну неведомую ту.
Ухожу с обидой и слезами,
Я – осколок исчезнувшего рода…