По велению Чингисхана

Самое удивительное в том, что стоит умереть даже самому прославленному, великому деятелю, как через некоторое время все его заслуги начинают забываться, имя его тускнеть, затягиваться пеленой забвения… И только вот странные, более чем неоднозначные и рискованные похождения Джамухи в прошлой жизни вдруг властно возвращаются в жизнь сегодняшнюю, почему-то становятся востребованы ею, приукрашенные, превращающиеся на глазах в песни и легенды…

Нет, странен человек и непонятен – еще больше, чем окружающий и властвующий над ним мир…

Когда солнце начало клониться к западу, впереди показался дым костров. Это было место их ночёвки, стан, подготовленный высланными вперед разведывательными группами, а с ними и хозяйственной обслугой. На ветру трепещут урасы из тонкого шелка, растянутые всего на четырех шестах, очень удобные как для перевозки, так и для ночлега, прохладные по ночам, не промокающие под дождем, и по цвету сливающиеся с деревьями и травой, малозаметные издалека.

Жена его и спутница верная Малтанай хоть и не намного вроде бы опередила мэгэн, но как-то вот умудрилась, сумела встретить их с готовой едой. Просто диву даешься, как ей всегда удается повсюду успевать, и даже в самую слякотную погоду ее костры разгораются быстро и горят жарко. Для этого в особых сумах она заранее заготавливает растопку, сухие дрова, да и все припасы у нее всегда наготове. А еще она обладает поразительной способностью видеть насквозь мысли мужа своего; как ни скрывай, она все равно каким-то чутьем проникнет в них, в настроение его. И сегодня не промахнулась:

– Что, чем так раздражен?

– Да нет, с чего ты взяла…

– Есть-есть… И незачем плохое в себе держать, копить. Выпусти наружу, отбрось от себя, отряхни с себя. Освободись, так-то лучше будет.

– Наверное, так и надо, – сдался Аргас, вздохнул. – И смешно вроде б… Хотя, какой там смех, можно только подивиться этому в который раз. А малость расстроен потому, что потерпел поражение от Джамухи…

– Как – от Джамухи? – Малтанай изумленно посмотрела на усмехнувшегося невесело мужа. – Какое такое поражение? Что несешь-то?..

– Это правда… Пусть Джамуха и не является воочию, как призрак, но он есть, постоянно где-то рядом с нами существует. И, кажется, все время противодействует нам, соперничает с нами, чуть ли не воюет… Странно, да? Но вот приходится с ним бороться.

– А, поняла теперь: наверное, ты про песни его говоришь, – Малтанай, шагнувшая было в сторону котлов, остановилась, присела напротив старика. – Да, их любят петь юнцы твои, сколько раз сама слышала. Значит, что-то в этих песнях есть такое, что…

– В том-то и дело… Какая-то удивительная, чуть ли не колдовская сила, – Аргас сокрушенно покачал головой, цокнул языком. – И нам враждебная. Сколько я бьюсь с утра до ночи с ними, сколько твержу им про ясность и высоту духа, учу! И ведь так стараюсь потому, что вижу и верю: они все понимают, принимают, соглашаются… И что же? Стоит им услышать один только мотив унылый какой-нибудь из песен Джамухи, как тут же они теряют голову. И вот учи их после этого…

– Да это, я думаю, пока только, временно. Они ж несмышленые еще, их слух сейчас хватается за всё такое – необычное, новое… Потом, когда созреют, сами откажутся от подобных песен.

– Сомневаюсь насчет будущего. Потому что вряд ли хорошо повлияют на их души такие вот заунывные, сетующие на судьбу, а то и проклинающие ее слова… Ядовитые же, заразные! Если б можно было, я бы ханским указом запретил их вообще. Но ведь рты людям не заткнешь. Никому, даже… – И Аргас вдруг улыбнулся, качнул опять головой, вскинул на нее глаза. – Даже и собственному сыну… слышишь? Это ведь наш с тобой сын по дороге сюда запевал песню Джамухи! А я сначала даже и не узнал голоса его, думал – кто же это?!.

– Вот сорванец! – Малтанай от неожиданности засмеялась, но тут же и спохватилась, прикрыла рот ладонью. – Надо же! А все это – воспитание старшей матушки Хотун, избаловала она его чересчур…

– Уж кто его так воспитывал – не знаю, но только сынок-то твой будто бы так в этой жизни настрадался, столько намучился, что во все горло орал там: «Вот и все, друг мой, мы с тобой отныне не встретимся никогда… Я, несчастный, ухожу навсегда, и имя мое забудет народ!..» А другие щенки ему подвывали…

Малтанай не выдержала, прыснула смехом, и они захохотали, трясясь и вытирая слезы с глаз, клонясь друг к другу.

Глава двадцать шестая Неожиданная беда