По воле Персеид

Как бы не так. Руки тряслись, сердце стучало в висках – как всегда, когда я волнуюсь, – и вдобавок меня тошнило. Тетя лежала на полу: цветастая рубашка задралась на животе, медальон лежит на подбородке, на лбу струйка крови. Видимо, падая, она ударилась головой о тумбочку у двери. Я кляла себя за то, что поставила сюда эту тумбочку – но тогда мне казалось, что на нее удобно будет класть ключи и письма.

Тетя моя всегда была большой кокеткой. Думаю, она была бы рада, если бы я потратила пару секунд, переложив медальон ей на грудь и заправив рубашку в брюки. Но в голове был туман, а тело – приковано к телефону, на котором я и старалась сосредоточиться, хотя фоном еще звучала Кэрол Кинг. Я метнулась к радио и выключила его.

Шарль позвонил брату, но тот был на консультации. Я передала ему свой телефон, и он включил громкую связь, чтобы я слышала инструкции диспетчера. Я начала делать тете массаж сердца, потом, опустив ей подбородок, два раза вдохнула воздух в рот – точно так, как сказала Мари-Элен. Послушно следуя указаниям, я мерно и энергично надавливала на середину грудной клетки – но тут диспетчер, к моему ужасу, сказала, что толчки надо делать в такт песни Bee Gees «Stayin’ Alive».

– Я не знаю слов! – воскликнула я.

Шарль прыснул со смеху. Я взглянула на него, не понимая, чему тут смеяться.

– Черт, прости, это нервное.

– Это не страшно, – продолжала Мари-Элен, – главное – держи ритм. Делай массаж, пока не приедет скорая. Они уже близко. Ты молодец, не останавливайся.

Я едва переводила дух, но не удержалась и сказала:

– Хорошая сцена для фильма, как вы думаете? Кто-то делает массаж сердца и при этом поет Bee Gees. Руки давят на грудь – это крупным планом; слышно, как человек фальшивит. Потом камера отъезжает, показывая, что вокруг, начинает играть настоящая запись песни – и мы видим жертву, стоящую возле собственного тела. Так можно показать опыт надвигающейся смерти. Только авторские права на песню, наверное, дорого покупать…

Шарль обычно подыгрывал мне, когда я начинала описывать сцены из воображаемого кино – но сейчас он глядел на меня в полной растерянности.

– Скорая уже почти у вас, Фабьена.

Я кинула взгляд на тетино лицо – и закричала. Тоном оно уже начинало сливаться с ее синей рубашкой. Я подняла глаза на Шарля – он, заметив то же, что и я, выронил телефон. И в эту минуту я принялась молиться матери, отцу, Святому Духу, духу реки – кому угодно, лишь бы случилось чудо.

С момента, когда прибыли парамедики, я воспринимала все происходящее как будто в замедленной съемке, хотя спустя какие-то мгновения мы уже были в пикапе и ехали следом за каретой скорой помощи по направлению к больнице Сент-Виржини. Всю дорогу я говорила без остановки. О чем угодно. Об Этьене, которому мне нужно будет теперь позвонить, о Ван Гоге, который отгрыз один лист у моего хлорофитума, о тетином медальоне, о Bee Gees, о двух умерших братьях из этой группы и о том, который еще жив. Даже о том, что мы будем есть на Рождество.

Шарль молчал и, не отводя глаз, следил за дорогой. Я понимала, что болтаю от нервов, но если бы я замолчала, то просто взорвалась бы. Скорая подъехала к железнодорожным путям, и, точно в фильме – может, как раз в том самом, который я себе недавно представила, – шлагбаум опустился прямо перед нашим носом. Шарль ударил по рулю.

– Ну черт, только не поезд!

Это было первое, что он сказал, с тех пор как мы выехали. Пытаясь успокоиться, я принялась считать вагоны и мысленно подбирать мелодию в такт колесам поезда. В голову опять полезла «Stayin’ Alive». И ровно это мне хотелось выкрикнуть: не умирать. Не умирать, даже если кажется, что жизнь кончена. Не умирай, тетушка. Ты только-только переехала в Сент-Огюст. Я хочу показать тебе реку зимой, показать, какие здесь бывают вьюги. Когда под уличными фонарями видно, как быстро падают снежинки и в какую сторону их сносит ветер. Это чудесно. Это завораживает. Заберешься к нам посмотреть: самый лучший вид – с третьего этажа.

Ты уже заглядывала в первый шкаф – на полку, где сахар? Я там поставила лоточек с травяными чаями, которые тебе нравятся. Шарль даже разыскал твой любимый – с клюквой. А видела торшер в углу, у красного кресла? Я его на барахолке купила. Сумела даже цену сбить – ты бы мной гордилась. С непривычки я, конечно, не могла торговаться так же непринужденно, как ты, но лиха беда начало. Теперь там очень удобно читать. Давай устроим клуб чтения? Только для нас двоих. Будем январскими вечерами сидеть, попивать чай и делиться мыслями о любимых романах.