По волнам жизни. Том 2

— Тра-та-та! Тра-та-та! — трещат по временам пулеметы, запугивая невидимого в степях противника.

Время от времени — пробная тревога…

Загадку разгадать нетрудно. Чего не знал я сам, — подсказал мой сосед-чекист.

Здесь, в Мухаджарских горах[181] и в прилегающем степном районе, оперируют две белые банды, по несколько сот человек — казаков и киргиз.

Они неуловимы, эти банды, хотя работают уже с полгода. Нельзя с ними справиться: население их укрывает и поддерживает.

Иногда, особенно если узнают, что для «товарищей» везется мануфактура или сахар, захватывают поезд, — и окрестное население приодевается и подкармливается.

Это бы для коммунистов еще ничего, но у банд есть и еще более неприятная повадка:

Захватят какую-нибудь станцию перед приходом поезда. Станционных агентов удалят, всюду поставят своих; да бывает, что железнодорожники и сами рады помочь… Ждут.

Ничего не подозревающий поезд спокойно подкатывает.

И вдруг во всех вагонах появляются вооруженные люди:

— Ваши документы, господа!

О, ужас! Не товарищи, а господа. И горе тому, у кого найдут партбилет или кто свои документы уничтожит. Их уводят в горы… и больше их уж никто не встречал!

Остальные пассажиры благополучно едут дальше. Спасаются и коммунисты, — с фальшивыми документами.

На этот раз мы проехали для коммунистов благополучно. Они расстреливали из пулеметов горные склоны только для наведения на бандитов страха.

Безотрадные горы! Камень и красная глина. Растительности почти никакой. Унылая здесь жизнь.

Поезд поднимается к перевалу. Движется все медленнее и медленнее. Под конец вовсе останавливается.

— Товарищи, выходи из вагонов!

Что такое?

Паровоз не может втащить поезд на перевал. «Товарищам», то есть мужчинам, приказывают помочь стальному коню. Что ж, и это лестно! Ведь не каждый день приходится скорый поезд своими руками тащить. Несколько сот мощных рук напирают на вагоны… и поезд двинулся. Втащили на перевал. Под гору поезд покатился гладко.

В Туркестанской степи

Приближаемся к Аральскому морю. Здесь уже спокойно, банд нет. Бронепоезда, усиленная охрана поезда — это уже позади. Позабыли об опасности и коммунисты. Поснимали шашки, попрятали в чемоданы наганы. Опять гордый, независимый вид. Их неумолкающие голоса покрывают все разговоры.

Стальной синевой, среди низко безлюдных берегов, отдают воды моря. Изредка белеет парус одинокого рыболова. Лодка как будто застыла на месте, с обвисшим парусом. Под знойными лучами и воздух едва-едва шевелится.

А вот и дары Арала! Громадные янтарные балыки, копченая и свежая рыба… И дыни — но какие дыни!

Для киргизов-рыболовов самая острая сейчас нужда — в мануфактуре. Пооборвались, а заменить нечем. Получи-ка мануфактуру здесь по советским карточкам, когда и в Москве она лишь для привилегированных…

И на станциях происходит натуральный обмен. Пассажиры роются в чемоданах, мешках — и извлекают заплатанные кальсоны, рубахи. Киргизы рассматривают на свет товар. Бывший владелец старых кальсон возвращается в вагон с балыком и рыбой; киргизы бережно свертывают и уносят драгоценную для них рвань. Обе стороны довольны выгодной аферой.

Остается позади и Арал. Развертывается беспредельная голая, солончаковая степь.

Жизнь — только вдоль полотна. Мимо пути движется народ: и в одиночку, и группами. Редко плетется лошаденка, влекущая скарб; больше тащат свое добро в узлах на спине. Никакие заставы, никакие запрещения не помогают! Народ из голодных губерний тянется непрерывной лентой в Туркестан, о котором стоустая молва гласит, как о крае с молочными реками.

А дальше — все пусто! Сколько ни видит глаз, расстилается выжженная солнцем равнина. Лишь поближе к воде, у широкой Сыр-Дарьи, попадаются юрты киргизских аулов — в форме покрытых войлоком полушарий, близ которых что-то пытаются выщипнуть из голой земли горбатые верблюды.

Поближе к воде! Здесь вода — то же золото! Где она есть, там оазис с пышной растительностью. Она здесь развивается буйно, стремительно.

А над безводной далью воздух струится под знойными лучами, и вдруг в нем вырастают, высоко над землей, небывалые города и сады. Или по воздуху движется — порою вверх ногами — караван верблюдов с причудливой громадной фигурой вожатого.

И пустынную тишину нарушает лишь грохот поезда.

В Ташкенте

Вот, наконец, на шестой день мы в Ташкенте. Приехали поздно, уже за полночь. Перегоняя других пассажиров, успел я занять одного из немногих извозчиков, дожидавшихся поезда. Многим пассажирам пришлось ждать на вокзале до утра.

Куда ехать? О гостиницах и думать было нечего. Мне посоветовали в пути встретившиеся на одной из станций профессора Туркестанского университета остановиться в помещении физико-математического факультета, бывшем здании реального училища.

Мы ехали по улице, покрывавшейся при проезде облаками пыли. Раньше, в летнее время, улицы поливали два раза в день. Я спросил об этом извозчика.

— Куды там! Нешто теперь поливать станут?

Да, Ташкент стал неузнаваем. Я живо помнил, каким был еще недавно этот красавец-город (см. т. 1).