По волнам жизни. Том 2

Комиссия собралась в помещении у Тер-Оганезова, который проживал в известной гостинице «Метрополь», обращенной в гнездо большевицких сановников. От имени военного комиссариата в комиссии участвовали генерал А. И. Аузан, бывший в течение ряда лет заведующим Ташкентской обсерваторией, а теперь возглавлявший, по революционному избранию служащих, военно-топографическое управление (сам Аузан — очень порядочный человек — пошел на этот пост, как он мне говорил, чтобы спасти, насколько возможно, ценные материалы военно-топографического управления), затем генерал-геодезист Свищев, несколько представителей ведомств и персонально академик П. П. Лазарев и я. Атаку против владения военным ведомством этой обсерваторией повел я, отметив, между прочим, что единственно, когда при этом режиме обсерватория работала хорошо, было при управлении ею Аузана. Это связало защиту со стороны последнего, который счел нужным отозваться комплиментами по моему адресу в качестве ташкентского астрофизика… Свищев повел защиту неудачно, оперируя аргументами, могущими повлиять на не знающих, в чем дело; я же его легко заставил замолкнуть. Вопрос не нашел единомыслия, и заседание кончилось ничем. Но Тер-Оганезов просил меня дать записку со своими возражениями, и этот мой труд предрешил судьбу обсерватории: через некоторое время, по моей инициативе, она была отобрана у военного ведомства и передана вновь нами созидаемому Туркестанскому университету. За старые свои болячки я рассчитался…

После этой встречи Тер-Оганезов предложил мне в научном отделе должность ученого консультанта. Как раз в эту пору я был безработным, так как потерял место представителя в Москве ржевских кооперативных союзов; но все же, благодаря непривычке, я колебался попасть в число «советских служащих»…

— Ведь я же, — говорю Тер-Оганезову, — не большевик.

— Так что же из этого? И я не большевик. Для службы это ничего не значит.

Вскоре, однако, он стал большевиком и участвовал в пресловутой комячейке из состава живущих в «Метрополе».

Посоветовавшись с друзьями, я принял предложение Тер-Оганезова[84] и правильно поступил; через короткое время вся интеллигенция стала советскими служащими, ибо иначе нельзя было существовать.

В Научном отделе

Помещался наш отдел в здании, отведенном под Комиссариат народного просвещения, в бывшем лицее в память цесаревича Николая, на конце Остоженки, у Крымской площади. В четвертом этаже нам было отведено несколько больших комнат, бывших дортуаров лицеистов. Комнаты были тогда почти пусты, кое-где сидели советские «чиновники», какие-то типы в пиджаках. Было среди них несколько евреев, были русские; сидело несколько дам и барышень.

Я косился на них подозрительно. Но впоследствии распознал, что почти все они были из породы того орешка, о котором говорил могущественный тогда Троцкий: красный снаружи, а раскусишь — внутри белый. В то время было еще настолько либерально, что и красную внешность вовсе не было обязательным проявлять. Было несколько, как, например, доктор Дворецкий (еврей), молодой физик Калашников и др., которые подлизывались к большевизму. Но настоящих коммунистов в ту пору в научном отделе я не видел ни одного. Если еврейская молодежь расписывалась в сочувствии коммунизму, то это был чистый оппортунизм.

Секретарем Научного отдела был Сергей Леонтьевич Бастамов, приват-доцент по метеорологии Московского университета, симпатичный молодой человек.

Жалованье мое составляло сначала 800 рублей, позже оно было увеличено до 1000. При падении рубля это было приблизительно одной третью того, что требовалось для скромного существования с семьей, и естественно, что я должен был еще где-нибудь зарабатывать, а потому не мог проводить весь рабочий день в Научном отделе, как того требовал от всех служащих Тер-Оганезов. На этой почве между нами довольно быстро начались трения.

Работа же моя состояла в разрешении разных вопросов научного характера, возникавших в русских научных учреждениях, то есть в сущности всех дел, которыми занимался Научный отдел. Сам Тер-Оганезов чувствовал себя в этой области слабым, а потому весь почти день посвящал приему просителей, участию в заседаниях коллегии Наркомпроса и всяким заседаниям вообще. Дел, впрочем, у нас пока было еще немного. Вот тогда Тер-Оганезов и поднял вопрос о геофизической ассоциации.

Геофизическая ассоциация

Не знаю, кто именно подтолкнул Тер-Оганезова на эту идею; возможно, что это сделал Бастамов. В таком случае он поступил мефистофельски, потому что сам вслед за тем ушел со службы в научном отделе. Тер-Оганезов же придал идее карикатурные формы. Его мыслью было пересоздать в России весь порядок геофизических исследований:

— У нас будет учиться Европа! — говорил он мне.