По всем частотам. Сборник

– Умеешь ты момент испоганить, а? И когда таким занудным стал?

– Армия ещё и не так людей портит, – хмыкает Русь.

– Ладно, – Ник серьёзнеет, мигом лишаясь возраста. Между нахмуренных бровей пролегает тревожная складочка. – Пойдём… прогуляемся.

– Ну, пойдём… Далеко?

– Да не. Так, просто, чтобы на месте не торчать.

Русь кивает, оглянувшись на тут же позабывших про него Джедая и Зенита. Как Ник это умудряется проделывать, Русь не знает – и знать особо не хочет. Но раз все о нём позабыли…

Отчего бы и не прогуляться тогда, действительно.

…Пройдя в молчании пару метров, он вдруг сбивается с шага, поймав ощущение, что что-то в лагере было не так.

Что? Ведь никого нет, кроме Джедая и Зенита…

Зенит. Вот оно.

Он тоже услышал автобус.

Ник щёлкает своей зажигалкой, прикуривая, и вдруг говорит:

– Слушай, твоё мнение надо.

– По поводу?

Ник ме-едленно выдыхает табачный дым, оттягивая момент. Русь друга не торопит.

Невидимками они проходят мимо Родина, Митяя и Хохла и сворачивают налево, где Русь ещё не был.

Тут, вспомнив предупреждение Медведя, Русь тормозит, внимательно глядя под ноги. Нарваться на мину совершенно не хочется.

Ник останавливается рядом, плюхается на землю и, тяжело вздохнув, спрашивает наконец:

– Как тебе этот мужик показался?

– Какой? Джедай?

Ник коротко фыркает, оценив позывной, и качает головой:

– Не, не Андрей, второй.

Русь не спрашивает, откуда Ник знает имя Джедая. Пожимает плечами, подбирая слова. Садится на ближайший камень, пристраивает поудобнее автомат.

Теперь он сам оттягивает момент ответа.

– Знаешь… странный он какой-то. Что-то в нём есть такое… неправильное. Не знаю, как объяснить.

В голову почему-то лезут воспоминания неслучившегося, размытые, смутные как сон: пустой рукав папиной куртки, мамин шёпот: «Нет, ну скажи мне, зачем ты тот рапорт подал? Чечни не хватило?!» – и сны. Сны, в которых умирает Гарин.

Который умер на самом деле…

И неправильность его смерти грызла их обоих: и папу, и Руся, отчаянно пытавшегося облегчить папину ношу.

А потом Руслан вызвался помочь всё исправить. Сказал, что договорится.

«А ведь договорился, – понимает вдруг Русь, искоса глядя на Ника. – Поэтому мне тогда, в четырнадцатом, и казалось всё время, что я откуда-то помню этот автобус…»

И была самая настоящая Южная Осетия две тысячи восьмого, и был живой Гарин, и папа, и выстрел «мухи» прямо в то окно, где замер сам Русь…

И пробуждение в собственной кровати снова в мире-два-года-спустя, и всё то, что Русь привык потом считать единственной верной реальностью: живой-здоровый папа, столь же живой-здоровый Гарин с его смешным и ласковым «княже» – к командиру, – и «княжич» к самому Русю, и внутреннее спокойствие оттого, что всё наконец-то на своих местах.

И вот – снова-здорово. Опять то старое, позабытое ощущение неправильности.

– Неправильное, значит? – тихо переспрашивает Ник, яростно обрывая сухие травинки вокруг себя.

Его тёмные глаза кажутся совершенно бездонными. Ветерок ерошит седые пряди.

Узел в груди стягивается резко, до боли.

– Он слышал автобус, – отчего-то хрипло говорит Русь.

Ник кивает:

– Конечно. Мой автобус хрен забудешь.

– В смысле? Он…

– Грозный, январь девяносто пятого, – исчерпывающе поясняет Ник. Делает ещё одну затяжку, выдыхает, окутывая их обоих запахом табака и ладана. И всё-таки добавляет: – Их колонну потеряли. Насилу нашёл – чисто по рации на него вышел в итоге.

– Понял…

Что тут ещё сказать – Русь не представляет.

А Ник вдруг начинает говорить. Хрипло, рвано, с болью:

– Я опоздал. Тогда, в девяносто пятом. Я мог его вытащить, должен был… но опоздал. Они потерялись нахрен – и их потеряли, и поддержать не смогли, когда им нужна была помощь. Они влипли в засаду… а потом их своя же арта и накрыла. А я… Я опоздал. Отвлёкся. Ошибся. Плюнул на все правила, на все законы, позволил себе забыть, для чего я туда пришёл… На секунду поверил, что лучше всех знаю, как будет… лучше. Что могу выносить свой собственный суд о людях.

Он громко шмыгает носом. Русь в немой поддержке кладёт руку ему на плечо, но Ник едва ли это замечает.

– Его звали Мара, – произносит он тоскливо и яростно трёт глаза. – «Сорока-21». Тоже радист, как и ты, кстати. Срочник. Такой… потерянный. Рука просто в мясо разбита, а в мыслях сумбур. Что все они – просто сломанные куклы, что город ими играет, что они обречены на смерть, а ему нельзя, ему к маме надо… Я не смог пройти мимо. Просто не смог. И вытащил его… а к тому – опоздал.

В жаркий день от мысли о незнакомом ему радисте-срочнике Руся окатывает ознобом.

– Но ведь Зенит жив-здоров, – пытается он отвлечь и себя, и Ника.

Ник вздрагивает и оборачивается. Находит ладонь Руся на своём плече и крепко сжимает ледяными пальцами.

Контраст с раскалённым воздухом обжигает.

– Я возвращался, – просто говорит Ник. – Много раз. И… не мог их найти. Вовремя найти… Пока не додумался попытаться перехватить их радиопереговоры. Рацию мне Мара починил…