По всему свету

С наступлением лета остров наводнили оравы цыган, они помогали убирать урожай и крали все, что попадалось под руку. С глазами как сливы, со смуглой, обгоревшей на солнце почти дочерна кожей, взлохмаченные и одетые в лохмотья, они кочевали семьями по белым пыльным дорогам, сидя на ослах или на гибких маленьких пони, лоснящихся, словно каштаны. Их стоянки неизменно являли собой редкое по убожеству зрелище: десяток подвешенных над кострами булькающих котелков с различными ингредиентами, старухи, сидящие в тени неопрятных кибиток и старательно вылавливающие насекомых из лежащих на их коленях голов детишек, тогда как ребятня постарше, в зубчатых, как листья одуванчика, лохмотьях, катается, визжит и играет в пыли. Те из мужчин, кому посчастливилось найти побочную работу, заняты ею. Вот один из них скручивает и связывает вместе разноцветные воздушные шары, так что они протестующе визжат, принимая формы диковинных животных. Другой, может статься, гордый обладатель театра теней Карагиози, подновляет ярко раскрашенные резные фигурки и опробует пошлые реплики Карагиози на восторженно хихикающих красивых молодых женщинах, помешивающих в котелках или сидящих с вязаньем в тени.

Я всегда стремился поближе сойтись с цыганами, но они были пугливыми, враждебно настроенными людьми и едва терпели греков. Копна волос, почти добела выгоревших на солнце, и голубые глаза автоматически делали меня подозрительным типом, и хотя цыгане допускали меня к себе в табор, они никогда не были общительными, как, например, крестьяне, и не раскрывали передо мной подробности своей личной жизни, своих устремлений. Тем не менее именно цыгане косвенным образом вызвали переполох в нашей семье. На этот раз я был совершенно невиновен.

Случилось это так. Чрезвычайно жаркий летний день был на исходе. Мы с Роджером занимались изнурительным делом: преследовали большущего негодующего ужа вдоль сухой каменной стены. Не успевали мы разобрать одну ее часть, как уж ускользал в другую, и после того, как мы восстанавливали снесенную нами часть стены, уходило полчаса или около того, чтобы отыскать ужа среди зазубренных скал. В конце концов мы нехотя признали свое поражение и отправились домой к чаю, жаждущие, сплошь в поту и пыли. Когда мы прошли поворот дороги, я кинул взгляд на небольшую долину и увидел, как мне показалось на первый взгляд, человека с необычайно большой собакой. При ближайшем рассмотрении, однако, я, едва веря своим глазам, убедился, что это не собака, а медведь. Я так изумился, что невольно вскрикнул. Медведь встал на дыбы и, повернувшись, посмотрел на меня, человек тоже. Некоторое время они сверлили меня взглядами, затем человек приветственно махнул рукой и вернулся к своему занятию — продолжал раскладывать свои пожитки под оливой, меж тем как медведь опустился на землю и, сидя на задних лапах, с интересом следил за ним. Я в волнении поспешил вниз по склону холма. Мне говорили, что в Греции есть танцующие медведи, но мне еще не приходилось их видеть. Шанс был слишком хорош, чтобы упустить его. Приблизившись, я окликом приветствовал незнакомца, и он отвернулся от вороха своих пожитков и довольно вежливо ответил мне. Передо мной был цыган с темными диковатыми глазами и иссиня-черными волосами, но выглядел он куда благополучнее большинства своих сородичей: на нем был вполне приличный костюм, а на ногах — башмаки, что в те времена служило знаком отличия даже среди крестьян — землевладельцев острова.

Я спросил, можно ли мне, не рискуя жизнью, подойти поближе, ибо, хотя медведь и был в кожаном наморднике, он не был привязан.

— Да подходи, — ответил цыган. — Павло не причинит тебе вреда, только оставь собаку.

Я повернулся к Роджеру и увидел, что, как он ни храбрится, вид медведя ему не нравится и он остается при мне лишь из чувства долга. Я велел ему отправляться домой, и он, бросив на меня благодарный взгляд, затрусил вверх по косогору с таким видом, будто знать ничего не знает. Вопреки уверениям цыгана, что Павло не причинит мне никакого вреда, я приближался к нему с опаской, ибо, хотя медведь был еще совсем молодой, встав на дыбы, он превзошел бы меня примерно на фут ростом и на широких шерстистых лапах у него виднелся устрашающий и очень действенный набор блестящих когтей. Он сидел и помаргивал крохотными блестящими карими глазками, легонько дыша, — ни дать ни взять большая груда одушевленных, растрепанных морских водорослей. Для меня он был самым желанным животным, какое я когда-либо видел, и я обошел его вокруг, обозревая его достоинства с самых различных точек зрения.

Сгорая от нетерпения, я засыпал цыгана вопросами. Сколько лет медведю? Как он попал к нему? Что он с ним делает?

— Он танцует и этим зарабатывает на пропитание себе и мне, — отвечал цыган, явно забавляясь моим восторгом. — Вот посмотри.

Он взял в руку палку с маленьким крючком на конце и продел крючок в кольцо, вделанное в кожаный намордник на пасти медведя.

— Ну-ка, станцуй с папой.