По всему свету

Одним быстрым движением медведь поднялся на задние лапы. Цыган щелкнул пальцами и начал насвистывать жалобную мелодию, шаркая в такт ногами, и медведь последовал его примеру. Они танцевали вдвоем медленный, величавый менуэт среди ярко-синего чертополоха и высохших стеблей златоцветника. Я мог бы глядеть на них бесконечно. Когда цыган довел напев до конца, медведь по привычке опустился на четвереньки и чихнул.

— Браво! — негромко сказал цыган. — Браво!

Вне себя от восторга я захлопал в ладоши. Никогда еще я не видел ни такого прекрасного танца, серьезно сказал я, ни такого искусного исполнителя, как Павло. Можно мне погладить его?

— Можешь делать с ним что угодно, — посмеиваясь, сказал цыган и отцепил палку от намордника. — Он дурачок. Он даже не тронет разбойника, который позарится на его еду.

В доказательство своих слов цыган стал скрести медведя по спине, и тот, высоко задрав голову, издал от удовольствия ряд хриплых, гортанных, бормочущих звуков, постепенно сник на землю в экстазе и в конце концов распластался на ней — ну прямо, подумалось мне, как коврик из медвежьей шкуры.

— Он любит, когда его щекочут, — сказал цыган. — Подойди и пощекочи его.

Последующие полчаса были для меня истинным наслаждением. Я щекотал медведя, а он мурлыкал от удовольствия. Я осмотрел его большущие когти, его уши, его крошечные блестящие глазки, а он лежал на земле и терпел от меня все, как будто спал. Затем я прильнул к его теплому огромному телу и заговорил с его хозяином. В моем уме созревал план. Медведь, решил я, должен принадлежать мне. Собаки и все прочие жившие в доме животные скоро привыкнут к нему, и мы вдвоем будем кружиться в вальсе на склонах холмов. Я льстил себя надеждой, что мои родные страшно обрадуются приобретению такого разумного животного, но, прежде чем торговаться, надо было привести хозяина медведя в соответствующее настроение. Торговаться с крестьянами было занятием шумным, затяжным и трудным. Но этот человек был цыганом, а уж с ними-то договориться можно. Он показался мне не столь молчаливым и сдержанным, как все другие цыгане, с которыми я имел дело, и я истолковал это как добрый знак. Я спросил его, откуда он приехал.

— Издалека, издалека, — ответил он, накрывая свои пожитки ветхим брезентом и вытряхивая несколько потрепанных одеял, очевидно служивших ему постелью. — Высадились в Лефкими прошлой ночью и с тех пор все идем и идем, Павло, Голова и я. Видишь ли, Павло не пускают в автобусы, люди боятся его. Вот мы и провели прошлую ночь без сна, ну а теперь переночуем здесь и завтра будем в городе.

Заинтригованный, я спросил, как понимать его слова «Павло, Голова и я».

— Моя Голова, конечно, — ответил он. — Моя маленькая Говорящая Голова.

И он взял в руки палку с крючком и, ухмыляясь, стукнул ею по груде вещей под брезентом.

Я раскопал в кармане шортов остатки разломанной плитки шоколада и занялся скармливанием их медведю. Тот принимал каждый кусочек, издавая громкие стоны и пуская слюни от удовольствия. Я сказал цыгану, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он присел передо мной на корточки и закурил сигарету, глядя на меня темными глазами, неприязненными, как у ящерицы.

— У меня есть Голова, — сказал он, указывая большим пальцем на груду своих пожитков, — живая Голова. Она разговаривает и отвечает на вопросы. Это, несомненно, самая замечательная вещь на свете.

Я был озадачен. Хочет ли он сказать, спросил я, что у его головы нет туловища?

— Ну, разумеется. Просто Голова. — И он сложил перед собой руки ковшиком, словно держал в них кокосовый орех. — Она сидит на маленькой палочке и разговаривает с вами. Ничего подобного свет еще не видал.

Но каким образом, осведомился я, голова без тела может жить?

— Волшебство, — торжественно изрек цыган. — Волшебство, которое передалось мне по наследству от моего прапрадеда.

Я был уверен, что он разыгрывает меня, но, какой бы интригующей ни была дискуссия на тему о говорящих головах, мы уклонились от моей главной цели — приобретения права собственности на Павло. С хриплыми вздохами удовлетворения медведь засасывал через намордник последний кусочек шоколада. Я внимательно оглядел цыгана; он сидел на корточках с мечтательным выражением в глазах, голова его была окутана облаком дыма. Я решил, что лучше всего подойти к нему, руководствуясь пословицей «Смелость города берет», и спросил напрямую, как он относится к тому, чтобы продать медведя и за какую цену.

— Продать Павло? — переспросил он. — Ни за что! Он мне все равно что сын родной.

Конечно, сказал я, если он попадет в хороший дом. В такое место, где его будут любить и танцевать с ним, разумеется, при таких условиях для него, хозяина, будет заманчиво продать медведя. Цыган задумчиво глядел на меня, попыхивая сигаретой.