По всему свету

Все домашние к этому времени сбились в трепещущую кучку в дальнем углу комнаты. Я негодующе заявил, что мои слова — чистая правда и что в доказательство этого я могу заставить Павло танцевать. Я схватил со стола кусок торта, продел палец в кольцо на наморднике медведя и произнес те же приказания, какие произносил его владелец. Не сводя жадного взгляда с торта, Павло встал на дыбы и начал танцевать со мной.

— Ой, смотрите! — сказала Марго. — Смотрите, он танцует!

— Мне безразлично, пусть даже он ведет себя как целый кордебалет, — сказал Ларри. — Я хочу, чтобы эту треклятую тварь убрали отсюда.

Я просунул кусок торта через намордник Павло, и он с жадностью втянул его в рот.

— Право, он совсем милый, — сказала мама, поправляя очки и с интересом рассматривая медведя. — Помнится, у моего брата в Индии был когда-то медведь. Он был очень славным домашним животным.

— Нет! — в один голос сказали Ларри и Лесли. — Этому не бывать.

Я сказал, что так или иначе не смогу держать у себя медведя, ибо владелец отказывается его продать.

— Вот и прекрасно, — сказал Ларри. — Почему бы в таком случае не возвратить медведя его хозяину, если ты кончил свой эстрадный дивертисмент?

Захватив еще кусок торта в качестве приманки, я снова продел палец в кольцо на наморднике Павло и вывел его из дома. На полпути к маленькой долине я встретил хозяина Павло. Он был в смятении.

— Вот он! Вот он, разбойник! Я и представить себе не мог, куда он мог запропаститься. Обычно он всегда безотлучно при мне, вот почему я не держу его на привязи. Должно быть, ты очень ему понравился.

Я не мог покривить душой и сказал, что, по-видимому, Павло последовал за мной по той единственной причине, что увидел во мне поставщика шоколада.

— Фу-ты ну-ты! — сказал цыган. — У меня гора с плеч свалилась. Я опасался, что он ушел в деревню, это означало бы неприятности с полицией.

Я нехотя передал Павло его владельцу и с грустью смотрел, как они удаляются по направлению к своей стоянке под деревьями. Затем тронулся в обратный путь, не без трепета представляя себе, как предстану перед родными. Хоть я и не был виноват в том, что Павло последовал за мной, вся моя прошлая деятельность говорила не в мою пользу, и мне стоило немало труда убедить их, что на сей раз моей вины совершенно нет.

Наутро всецело в мыслях о Павло я тем не менее послушно отправился в город — что я делал каждое утро — к моему наставнику Ричарду Кралевскому. Это был человечек-гном со слегка сгорбленной спиной и большими, серьезными, янтарного цвета глазами, испытывавший поистине муку мученическую в безуспешных попытках научить меня уму-разуму. У него было два подкупающих достоинства. Во-первых, глубокая любовь к естествознанию (весь чердак его дома был занят огромным множеством канареек и других птиц, во-вторых, то, что какую-то часть времени он жил в мире грез, где всегда был героем. Свои приключения он поведывал мне. В них его неизменно сопровождала безымянная героиня, которую он называл просто Леди.

Первая половина утра была посвящена математике, и весь в думах о Павло я выказывал невиданную тупость, к величайшему ужасу Кралевского, который доселе был убежден, что уже познал всю глубину моего невежества.

— Мой милый мальчик, вы просто рассеянны сегодня, — серьезно сказал он. — Вы не способны понять простейшие вещи. Быть может, вы слегка переутомились? Сделаем кратенький перерыв, идет?

Эти кратенькие перерывы нравились Кралевскому не меньше, чем мне. Он уходил на кухню и, повозившись там недолго, возвращался с двумя чашками кофе и печеньем. Мы усаживались за стол, исполненные глубокой приязни друг к другу, и он принимался в красках описывать мне свои воображаемые приключения. Но в это утро он не получил такой возможности. Едва мы уселись поудобнее, прихлебывая кофе, я рассказал ему все про цыгана с Павло и Говорящей Головой.

— Это неслыханно! — сказал он. — Не из тех вещей, с какими ожидаешь столкнуться в оливковой роще. То-то, должно быть, ты удивился. Представляю себе.

Тут его глаза остекленели, и он впал в задумчивость, уставясь в потолок и наклонив чашку так, что кофе проливался на блюдечко. Было ясно, что мой интерес к медведю вызвал в нем усиленную работу мысли. Несколько дней назад я ознакомился с очередной порцией его воспоминаний о прошлом и теперь с нетерпением ждал, что будет дальше.

— В молодости, — начал Кралевский, бросив на меня серьезный взгляд, дабы убедиться, что я слушаю, — в молодости я, пожалуй, был чуточку легкомысленным. То и дело, видишь ли, попадал в беду.

Он усмехнулся своим воспоминаниям и смахнул крошки печенья с жилета. Глядя на его холеные руки и большие нежные глаза, трудно было поверить, что когда-то он был легкомысленным, но я из чувства долга сделал такую попытку.