По знакомым дорогам

Двадцатилетний Еременко встретил войну фельдшером мотострелкового батальона. Вырвавшись из окружения, долго шел на восток, пока, истощенный, больной, не добрался до родной Корюковки, откуда и пришел к нам с женой Верой Ивановной. Сначала был назначен в разведку и участвовал в нескольких операциях, привел в отряд более тридцати молодых колхозников из сел Корюковского района: он многих знал и мог поручиться за них. Возглавил санчасть, когда мы стали соединением.

Храбрый человек, он не случайно назвал себя командиром. Однако он и врачом был не только знающим (потому что хорошо учился в медицинском техникуме до войны), но и искусным. Однажды в санчасть положили партизана, у которого осколками разрывной пули было изуродовано лицо. Легко догадаться, что оборудование и медицинский инструмент в партизанской санчасти самые примитивные. Здесь не до пластической операции! Но, посмотрев на разорванные губы, ноздри, поврежденные челюсти парня, Еременко взялся за дело. Помогала ему медсестра Оля Янченко. При свете керосиновой лампы долго и тщательно Григорий Гаврилович сшивал кусочки разорванной живой ткани. Наложили повязку на лицо раненого, оставив небольшое отверстие, чтобы кормить молоком и бульоном. И как же были рады, когда через несколько дней, сняв повязку, увидели: все хорошо срослось, и лицо стало похоже на прежнее.

Я назвал Олю и припомнил, какая беспокойная забота охватила нас сразу, едва возник отряд: где взять нужное количество медицинских сестер? Ведь не каждая девушка сможет работать медсестрой, даже если захочет. А у нас их стало больше двадцати — ив санчасти соединения, и в отрядах. Откуда? Еременко и Покровская создали постоянно действующие курсы медицинских сестер и сами учили девушек часа по два, а то и по три ежедневно на протяжении двух месяцев. Занятия проводились серьезно — я сам это проверял. Один раз, когда в санчасти не было раненых, я, совмещая проверку с практической пользой для дела, сам сыграл роль раненного в позвоночник. Сестры у нас появились не только в строевых ротах, но и в разведывательных и других подразделениях. Галя Прищепа, Ольга Корень, Мария Мирошник, Александра Скрипко, Люба Жарова, Аня Безрукова, Анна Столяр, которую все знали как Ганну, Галю, а еще толстушка Нюра и тихая невозмутимая Маруся, чьих фамилий я не помню, — вот они, наши сестры, имена и лица которых сохранились в памяти. Скольким раненым они помогли встать на ноги! А надо было (это не раз случалось) — любая из них бралась за оружие. И защищая санчасть, и тогда, когда ходили в разведку с партизанами, и всегда, как только возникала в этом необходимость. Шуру Скрипко скорее надо назвать разведчицей, чем медсестрой. Не могу не сказать еще хоть слово о том, чем всегда удивляли меня эти девушки. Ведь им было не легче, а пожалуй, — и труднее, чем всем, но они как будто и не знали усталости. Бывало, партизаны шагают со своей ношей на плечах, истомились, молчат, опустили головы, а медсестры еще и ягоды собирают для раненых: чернику, костянику, бруснику. И каждый получает теплое слово впридачу…

Но ведь не только помощью раненым ограничивалась работа партизанских медиков. У нас, например, на протяжении всех рейдов было совсем мало больных. И эго объясняется не одной нервной мобилизацией людей, из-за которой на войне вообще меньше болели: некогда было. Нет. И Еременко и Покровская осуществляли придирчивый контроль за приготовлением пищи на всех партизанских кухнях, за водой из разных источников, которые нередко гитлеровцы или их приспешники-холуи отравляли. А такое малоприятное дело, как борьба с паразитами? Грязное дело во имя чистоты. Наши медики возили с собой примитивные железные бочки, в которых на остановках парили партизанское белье и верхнюю одежду. И ни разу не дали вспыхнуть в соединении сыпняку!

Труд врача, и без того нелегкий, был вдвойне тяжелым на войне, особенно — у партизан, где не хватало ни условий, ни медикаментов. Все тяготы партизанского быта делили с нами и врачи, и сестры. Молодая наша москвичка Валентина Михайловна впервые села на лошадь, когда переправлялись через Снов. Без седла. Посередине реки она оказалась под лошадью, в воде. Не запаниковала, не закричала. Преодолела реку, обняв лошадиную шею, и выбралась на берег, мокрая и замерзшая. Обсушиться бы, переодеться… Но — вперед. Только и успела, что вылить воду из сапог да немного отжать одежду. И сама на себе испытала, что это такое — нервная мобилизация, назавтра даже насморка не было.

Как-то я сказал Покровской: вот разобьем врага, и не раз среди мирных дней будет вспоминаться, как плыла через ледяную апрельскую реку. А она подумала вслух:

— А может быть, вспоминаться будут совсем простые вещи. Как трудно было в лесу носить на носилках раненых, да еще ночью — ноги то и дело цепляются за корни деревьев. Как вынимали неподатливый осколок из глубокой раны при свете коптилки…