Побег. По двум сторонам океана (СИ)

Мать и дочь сели в карету. Им не очень хотелось возвращаться домой и покидать друзей, ставших для них семьёй. Анна выглянула из окна. Семья графа де Брюне, их родственники Марлин и Софи Дюшен да старая Леонтина выглядели как одно целое, хотя возможно они и не были кровной роднёй. Две кузины помахали подруге рукой, говоря: “Мы с тобой, Анна”.

Анна печально закрыла глаза, скоро в их семье появиться ещё один член, а возможно и несколько, что знает, как сложиться у Софи и Пьера, а у Изабелль с Дэвидом. А они с мамой даже не знают, где покоиться тело их отца и мужа. Только одну руку смогли захоронить…

Аннетт перекинула свою руку через дочь и положила ей на плечо:

— Хоть завтра Урбан Игаридье окажется на свободе, — грустно вздохнула Аннетт, — а у нас так и покрыто всё мраком. Может быть, не надо будет возобновлять это дело. Всё равно никаких улик больше не найдут, если только невиновного горе-следователи засадят вновь.

— А как же отец? — у Анны недоумённо вытянулось лицо. — Может быть, вместе с поимкой преступника и о нём забудем?

— Глупая, я никогда не забуду о папе, — печально улыбнувшись, поцеловала мама дочку. — Но к чему ворошить прошлое, если ничего уже невозможно найти. Да и этот Силестин Жаке… он уже черпнул горя, а твой папа никогда и никому не желал мести.

— Как хочешь, — буркнула Анна и твёрдым голосом добавила. — А я не отступлю. Я не хочу мстить, но и сдаваться не намерена.

Дочь освободилась от руки матери.

— Остановите, пожалуйста! — вдруг крикнула Аннетт кучера и вышла из кареты.

Возле дороги стояла маленькая церквушка, которая собиралась закрываться на ночь. Церковь была настолько мала, что в ней умещалось всего лишь человек двадцать да священник. Но Аннетт не видела разницу между крупным храмом или маленькой церковью, Бога ведь не купишь размером. Аннетт же предпочитала молиться только в таких маленьких зданиях, здесь она чувствовал вокруг себя таинственный, духовный ореол.

— Давай помолимся за завтрашний день, — сказала она дочери.

Анна отрицательно покачала головой.

— Ты же знаю, что я не верю в Бога.

— О, Анна… — протянула мама.

— Мама, давай не будем об это говорить, — поставила Анна руку прямо. — Я на мир смотрю немножко по-другому, нежели ты. А ты мне говорила, что каждый человек имеет право на свои взгляды. Ты может и чувствуешь присутствие Бога в своей жизни, а я нет. Милосердный, но справедливый и строгий Бог, каким его описывают в Библии, не позволил бы страдать невинным людям, не допустил бы тихой и счастливой старости до злодеев. Его слова о том, что грешники скоро получат по заслугам, не работают, почему ведь все крупные мерзавцы на самом деле счастливо и чаще всего с толстым кошельком доживают до последних дней? Если на них и свалится беда, то это исключение из правил. А разговоры про загробное наказание как-то не очень меня успокаивают. Вот ребёнок, а у Бога все люди дети, сделал что-то плохое: обманул, украл, побил или даже убил, значит ли это, что судить и перевоспитывать его должны лет в тридцать? Нет.

Все человеческие беды объясняются испытанием Бога, который послал человеку шанс показать свои лучшие и худшие стороны, или же наказанием за прошлые поступки. Но только какие грехи совершают маленькие дети, чтоб на них обязательно нужно было насылать страшные болезни, морить голодом или же заставлять работать от рассвета до заката наравне с взрослыми дядьками? Пустышки вечно портили в младенчестве? Говорят, что дети за грехи отцов страдают, а когда “весь мир лежит во зле”, то передача греха по наследству неизбежна, как передача по наследству, например, земли. Но как же другие слова, слова Иисуса “пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие”?

Так что, мама, — закончила Анна. — Я не могу пойти в это здание. Если бы Бог существовал, дети бы никогда не страдали, только взрослые люди. Грешники уже на Земле получали воздаяние, а мучения праведников хотя бы под старость кончались.

Мать не стала что-то доказывать дочери и вошла в церковь, где пробыла очень долго, молясь не только о благополучном исходе завтрашнего суда, но и будущем дочери.

Когда она села в карету, то сказала маме:

— Хочешь знать, почему я так сильно хочу найти Силестина Жаке и его помощников? Я хочу чтобы хоть кто-то получил наказание в этом мире. Скорее всего, ему всё равно, что с ним будет, если поймают. Однако же каждое преступление должно наказываться, как хороший поступок вознаграждаться. Скажешь, его понять можно, как-никак папа… — Анна замолчала, — отнял у него сына. Но понять можно всё и всех, даже бандитов и насильников, но простить нет. В Марселе и Орлеане я видела не одного человека, если можно ещё произнести это слово, у которых жестокость и зверство было в крови. Но никто не получил по заслугам и не получит. В том числе и я, — прозвучали последние слова Анны глухо, с заметными нотками самобичеванием.

Аннетт со смятением посмотрела на дочь: что она такое говорит? почему приравнивает себя к мерзавцам да убийцам? Но Анна не дала матери сказать хоть слово.