Побочное действие

– Нравится зрелище? – с ледяным смешком спросили сбоку. Она мотнула головой, чуя сквозь блоки, как с натугой вздымается грудь жертвы, ходит ходуном диафрагма. Живот скручивало всё сильней, прямо в центре, где заканчиваются рёбра. Нужно было сосредоточиться, усилить защиту, иначе не вынести. И только бы не задохнуться от сладковатой гари.

– Говорят, тебя ведьмой здесь зовут… За что, интересно? – Кажется, это была попытка завести разговор. Мэл развернулась к снайперу всем телом до пояса, как робот с нарушенным двигательным центром, кое-как упёрлась в столешницу локтем.

– А тебя зовут Алвин Лунд. Ты швед, бывший военный, звание… – Мэл осеклась. Перед глазами плохим стоп-кадром застыло изображение: бледное, перекошенное женское лицо с распухшими веками и губами в прокусах. Женщина стоит напротив, по другую сторону прямоугольной ямы, из которой поблёскивает полированная крышка. Гроб, а это именно он, слишком мал для взрослого человека…

– Только чужие тёмные тайны из головы умеешь выуживать?

Странно – никакой злости. Никакого брызганья слюной, ненавистного шипения «ведьма», будто с ведьмами швед сталкивался каждый день. Улавливается даже интерес, болезненный, натянутый. Вон и глаза блестят на бледноватом лице, кстати, большие, точно специально для ловли целей в окуляре. И всё, даже крупная ладонь в беспалой перчатке так же бережно придерживает винтовку – тонкий, точный инструмент для убийства себе подобных.

Ваас сейчас пользовался другими инструментами. В ход пошёл один из приличного выбора ножей, узкий и наверняка очень острый. Блестя пустыми, будто хрустальными зрачками, главарь рисовался перед объективом, приговаривая:

– Всем интересно? Сидите там, жрёте бутерброды, попкорном давитесь. Крошки, небось, во все стороны. Свиньи… – Он снова впился в своё курево, окутался дымом, осыпая огненный пепел с пальцев. – Свиньи наблюдают, как я режу крысу…

Лезвие коротко чиркнуло по внутренней поверхности плеча, от подмышки до локтя. Ваас на секунду закрыл от Мэл происходящее, но задумку она уловила. Слой кожи отделяют полосой, просунув под край грязные пальцы. Кровавая латка летит на пол, сочатся обнажённые мышцы, а лазутчик, сильный крепкий мужчина, захлёбывается слезами с медным привкусом. И мухи, низко гудя, сразу слетаются на кровь, – они-то откуда в подземелье? Или это гудит в ушах, бурлит в сосудах, когда на столе в сочащуюся рану втирают обычную соль, от чего плоть покрывается язвами и пузырями.

– Могу загнать в мёртвые. С расстояния, без помощи рук, одной мыслью, – Мэл отстранённо поняла, что выдыхает слова рывками, сквозь зубы, с ненавистью пялясь вперёд. На кривые тени пиратов, на жертву, что сложилась бы пополам от спазмов в животе, но мешают путы. На Вааса, с этими тёмными струйками на запястьях, что сплетаются, стекают вниз, собираясь крупными каплями на пальцах. Такой яркий свет. Слишком много деталей.

– В мёртвые и я загнать могу. Никто даже не поймёт, откуда прилетело то, что взорвало их башку, как спелый арбуз.

– Вижу.

«Много чего вижу, – вертелось в голове. – И сына в гробу. И то, как вернуть его хочешь, или просто поговорить». Мэл старательно прикусила язык, чтобы не сказать больше. Только бы он не молчал, этот Алвин, потому что голос его отвлекал от гадкого пиратского спектакля, где царил Ваас. В конце концов, она и сама много кого хотела вернуть. Лэнса. Рича…

– Нет, разговаривать с мёртвыми не умею. Тут с живыми разобраться бы, – Мэл почему-то виновато потупилась. – И копаться у тебя в голове не очень хотела.

Неловкое молчание повисло под низким сводом, только капала вода, непрерывно точила себе ямку в полу. В беззвучном падении было что-то дикое; вдруг стало понятно: вскриков и рваного дыхания тоже не слышно. Монотонный шум заполонял мозг. Становилось всё холоднее, и Мэл плотно обняла себя руками, вцепилась пальцами в локти. Там, снаружи, солнце прожигало землю, выдавливая влагу из всего, чего касалось. Страшно потел Бен, в очередной раз обрабатывал рану тощей пиратки, менял повязку. Сама девчонка уставилась в дощатый полоток, сквозь который светилось небо, и только скулила тихонько, потому что наркоз давно испарился.

Всё это вдруг оказалось слишком близко, и Мэл с изумлением поняла: толстая скала не помеха для чутья, не то что белые стены и обшивка станции. Чувство новое и странное, почти свобода, вот только само слово «свобода» звучало насмешкой среди клеток, в пыточной камере. А в центре увивался Ваас, весь в мелких кровяных брызгах, и ему плевать было, что там, под солнцем, за него чуть не подохла какая-то маленькая дура.

– Вы же ставите нам лайки, да? – ухмылялся тем временем главарь в объектив. Склонялся к шпиону, тело которого всё больше покрывалось багровыми уродливыми буграми, обрывками кожи, кровящими надрезами. Спрашивал прямо в ухо, доверительно, проникновенно:

– Эй, слышишь, мудила? Нам с тобой ставят лайки, визжи погромче!