Почему Боуи важен

Последовали и дальнейшие намеки: в интервью журналу Rolling Stone в апреле 1971 года Боуи предложил журналисту Джону Мендельсону «сообщить своим читателям, что они сами могут определиться по поводу меня, когда я начну получать негативные отклики в СМИ – когда меня застанут в постели с мужем Рэкел Уэлч[141]». Там же Боуи заявляет, что посвятил последний альбом «своему опыту трансвестита с бритой головой». Однако, как отмечает Рейнольдс, «это были легкомысленные и шутливые замечания, на которые вряд ли кто-то обратил внимание». Боуи обнаружил и отрицательную сторону своего постоянного поддразнивания: люди начали привыкать и относиться к этому как к шутке, шокирующий эффект терялся. Интервью Melody Maker стало попыткой отбросить двусмысленности и перейти прямо к сути – и это в журнале, чья еженедельная читательская аудитория насчитывала около миллиона человек.

Статья Майкла Уоттса была опубликована 22 января 1972 года под заголовком «Ах, какой хорошенький»[142]. Как и Хьюз из журнала Jeremy, Уоттс делает упор на подробном описании внешности Боуи, похожем на воспоминания Кена Питта. «Несмотря на то что на нем уже не было шелкового платья из шикарного универмага Liberty, а его длинные светлые волосы больше не спадали волнами на плечи, Дэвид Боуи выглядел так, что просто пальчики оближешь». Этот абзац, пространно рассказывающий об одежде Дэвида и о том, какие части его тела она оставляла открытыми, завершается следующей фразой: «Как жаль, что вы не были там, чтобы посмотреть на это чудо». Вместо глагола to look at («посмотреть на») автор употребляет to varda, словечко из сленга лондонских геев, который назывался полари. Его использование, безусловно, было продуманным ходом, и Боуи охотно откликнулся на этот призыв. Их диалог с Уоттсом добродушно шутлив, как в мюзик-холльном скетче. «Почему же ты сегодня не в платье своей подружки?» – спросил я его (в конце концов, ему не принадлежит монополия на иронию). «Да что ты такое говоришь, – ответил он. – Пора бы уже понять, что это вовсе не женские платья, это – мужские платья».

И прямо посреди этого разговора – взрыв бомбы. «Я – гей <…> и всегда им был, даже тогда, когда звался Дэвидом Джонсом». Это звучит как простое прямое заявление, но в контексте интервью, полного намеков и подначек, у Боуи много возможностей для того, чтобы увертываться и отпираться. «То, как он это говорит, – добавляет Уоттс, – с легкой ироничной улыбкой в уголках губ, наводит на мысль, что он лукавит. Он знает, что в наши дни уже вполне позволительно изображать себя шлюхой мужского пола». Несмотря на то что Уоттс игриво ведет диалог, он видит Боуи насквозь и знает, что тот часто меняет маски. «Сегодняшний имидж Дэвида – образ утонченной „королевы“, пленительно женственного мальчика. С расслабленным рукопожатием и двусмысленной лексикой, в нем столько кэмпа[143], что из него можно было бы построить целый кемпинг». Итак, сейчас он гей, но это лишь его «сегодняшний образ», его «провокация». Уоттс, по сути, предвосхищает термин «троллинг», которым мы теперь обозначаем такую циничную манипуляцию. Его заключительные слова – не призыв принять Боуи, даже вопреки его гомосексуальности, а предложение увидеть настоящего артиста за брошенными походя шутками. «Не списывайте со счетов Дэвида Боуи как серьезного музыканта только потому, что ему нравится всех нас немного подразнить».

Таким образом, это важнейшее интервью, «почти наверняка самое известное из всех опубликованных интервью Дэвида Боуи», как утверждает Шон Иган, приводящий его в книге «David Bowie. Встречи и интервью», в действительности далеко не так прямолинейно, как принято считать. Скептическое отношение Уоттса заставляет обоих тщательно подбирать слова, и заявление Боуи «я – гей» тоже, как ни странно, допускает различные толкования. Скажем, Уоттс сразу же намекает, что это синоним «шлюхи мужского пола», а сейчас такая ассоциация даже не пришла бы нам в голову.

Ричард Дайер отмечает, что «термин „гей“ прочно вошел в обиход представителей квир-субкультуры (а значит, безусловно, и Голливуда) к 1930-м годам», но потребовались десятилетия, чтобы им начали массово пользоваться в Великобритании. Историк Джастин Бенгри, рассуждая о гей-культуре до ее декриминализации, соглашается, что «термин „гей“ <…> был привезен из Соединенных Штатов и почти не встречался в британском английском до конца 1960-х <…> слово „гей“ стало широко употребляться лишь после организации Фронта освобождения геев в 1970 году». «Среди квир-мужчин и других посвященных, – пишет Бенгри, – термин использовался для обозначения гомосексуальности даже в Великобритании по меньшей мере в течение двух предыдущих десятилетий». Между тем обзор материалов таких авторитетных британских газет, как либеральная The Guardian и консервативная The Times, показывает, что идея гей-культуры в начале 1970-х годов была все еще в новинку и даже само это слово шире использовалось в его старом значении «радостный» или «яркий».