Почему Боуи важен

Но после того дня все, разумеется, изменилось. Игриво-загадочные послания в песнях «Blackstar» и «Lazarus» (как и всего альбома Blackstar и мюзикла «Lazarus») внезапно превратились в прощальное письмо, требовавшее расшифровки и перевода. Смыслы из поверхностных стали крайне серьезными. 11 января газета The Guardian, всего четыре дня назад неуважительно приветствовавшая возвращение «парня в повязке и с пуговицами вместо глаз», вопрошала: «Прощался ли Боуи с нами альбомом Blackstar?» Заголовок NME звучал увереннее: «Как Дэвид Боуи рассказал нам в клипе „Blackstar“ о том, что умирает». Образный ряд потребовал нового прочтения. Вместо ностальгической отсылки к Нарнии Леони Купер из NME теперь называла шкаф из клипа «Lazarus» «подходящим гробом для иконы стиля и моды», а скрытый смысл текста песни немедленно стал всем ясен. Тим Джонз вновь обратился к «Lazarus» в The Guardian: «На фоне грустных новостей эта песня выглядит как недвусмысленное прощальное послание: „Посмотрите наверх, – начинает он, – я на небесах“. Какая потрясающая первая строчка от автора, знавшего, что его время на исходе и что скоро он будет петь ее своим поклонникам с того света».

Леони Купер соглашалась: «Теперь понятно, что его первые слова в этой песне „посмотрите наверх, я на небесах, вы не видите мои раны“ – это признание болезни, а не отвлеченные мысли о бренности бытия». Публичное заявление Тони Висконти, что Боуи «создал Blackstar для нас как прощальный подарок», санкционировало новое прочтение, ведь Висконти был не только старинным другом Боуи, но и продюсером альбома, – поэтому оно сразу же стало превалировать в рецензиях. «Еще живой Дэвид Боуи смог сотворить звук, ведущий к порогу смерти, – заметил Дастин Рагукос в интернет-журнале Popmatters 12 января. – Эта песня становится последним эпизодом перед финальной сценой». Слово «становится» играет здесь ключевую роль. Посмертный фокус иллюзиониста Боуи преобразил его последний альбом и синглы буквально за одну ночь.

Несмотря на то что рецензии, опубликованные до смерти Боуи, теперь могут показаться наивными, критиков вряд ли стоит винить в предложенных ими трактовках. Они решили, что он, как обычно, писал от лица персонажа. В конце концов, Боуи ревностно охранял свою частную жизнь, прячась за многочисленными масками и образами, а его тексты весьма редко бывали автобиографичны (вспомните, к примеру, «Thursday’s Child»). Именно поэтому Сэм Ричардс сообщил читателям, что повествование в «Lazarus» ведется от лица Томаса Ньютона, а Энди Грин увидел в нем скетч о жителе Нью-Йорка, оказавшемся в трудном положении. Райан Домбал предположил, что «Blackstar» – послание некой «мессианской фигуры, чьи намерения являются, безусловно, сомнительными и, возможно, деструктивными. „Ты – неудачник, а я – великий Я“[169], – поет Боуи в присущем ему стиле, подтрунивая над нашей необходимостью объяснять необъяснимое и одновременно оставаясь таким же мощным и непостижимым, как и всегда».

На самом деле трактовки, содержащиеся в рецензиях конца 2015 и начала 2016 года (то есть до поворотного момента 10 января), значительно различаются между собой и учитывают широкий спектр возможных смыслов. Теории о смысле «Blackstar» и «Lazarus», выдвинутые после смерти Боуи, разнятся в деталях, но все отталкиваются от предположения, что он приготовил прощальный подарок слушателям, зная, что скоро уйдет, и на этот раз говорил от собственного лица. Как ни парадоксально, смерть Дэвида Боуи в этом случае опровергла подход, изложенный Роланом Бартом в «Смерти автора», и заставила критиков относиться к творчеству не как к «многомерному пространству», а как к «линейной цепочке слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл („сообщение“ Автора-Бога)». Теперь они задумались о верном истолковании и удивились, как раньше пропустили очевидные подсказки.

Однако процесс интерпретации редко бывает прост. После смерти Боуи и объяснения Висконти стало трудно избежать соблазна свести весь смысл к одному-единственному посланию. Но его последние песни все равно существовали в контексте широкой, сложной, изменчивой смысловой матрицы, которую я описал в предыдущих главах. Музыкальный журналист Китти Эмпайр писала, что распознала все намеки на смерть и бренность, впервые услышав предварительную версию альбома, и жалеет, что не отразила их в своей рецензии: «Кто же не захочет выглядеть пророком?» Но «я решила не писать о том, что теперь выглядит как очевидные отсылки к смерти и ее неотвратимости, поскольку очень старалась избежать штампов и эйджизма, к тому же не хотела уличить Боуи в грубом буквализме, свойственном более исповедальным сонграйтерам <…> ведь в случае Боуи отправной точкой для анализа никогда не была его реальная жизнь».