Почему я не христианин (сборник)

РАССЕЛ. Потому что я не вижу оснований считать, что таковая имеется. Само понятие причины мы получаем, наблюдая частные объекты, и я не вижу никаких оснований полагать, что сумма имеет какую-либо причину.

КОПЛСТОН. Утверждать, что причины вовсе нет, не равносильно тому, чтобы полагать, будто мы не должны искать причину. Утверждение о том, что причины нет, должно формулироваться, если оно вообще появится, в конце исследования, а не в его начале. В любом случае, если целое не имеет причины, тогда, по-моему, оно должно быть причиной самого себя, что представляется невозможным. Кроме того, утверждение, что мир просто существует, в ответ на вопрос предполагает, что сам вопрос осмысленен.

РАССЕЛ. Нет, целое не обязательно должно быть собственной причиной. Я хочу сказать, что понятие причины неприменимо к целому.

КОПЛСТОН. Тогда вы согласны с Сартром, что вселенная, как он это формулирует, беспричинна?

РАССЕЛ. Это слово предполагает, что вселенная могла быть другой. Я бы сказал, что вселенная просто есть.

КОПЛСТОН. Не вижу, как вы сможете игнорировать правомерный вопрос о том, каким образом целое, или вообще что-либо, возникает. Почему нечто, а не ничто – вот в чем вопрос. Тот факт, что мы обретаем знание причинности эмпирическим путем, из изучения частных случаев, не исключает возможности задавать вопрос о причине целого. Если бы слово «причина» было бессмысленным – или можно было бы показать, что взгляды Канта на этот предмет верны[139], – вопрос был бы неправомерным. С этим я согласен. Но вы, видимо, не считаете, что слово «причина» бессмысленно, и я не думаю, что вы кантианец.

РАССЕЛ. Я могу проиллюстрировать, в чем, как мне представляется, ваша ошибка. У каждого человека, который существует, есть мать, и, как мне кажется, ваш довод состоит в том, что, следовательно, у всего человечества должна быть мать, но очевидно, что у человечества нет общей матери – это другая логическая сфера.

КОПЛСТОН. Я не вижу тут никакой аналогии. Если бы я говорил, что «каждый объект имеет феноменальную причину – значит, весь ряд имеет феноменальную причину», то аналогия была бы верной. Но я этого не говорю. Я утверждаю, что каждый объект имеет феноменальную причину, если вы настаиваете на бесконечности ряда, но ряд феноменальных причин не является достаточным объяснением ряда в целом. Следовательно, ряд имеет не феноменальную, а трансцендентную причину.

РАССЕЛ. Это как раз предполагает, что не только каждый отдельный объект в мире, но и мироздание в целом должны иметь причину. Для такого предположения я не вижу никаких оснований. Если вы представите мне такое основание, я готов его выслушать.

КОПЛСТОН. Ряд событий или обусловлен, или не обусловлен. Если он обусловлен, то должна быть, очевидно, какая-то причина вне этого ряда. Если он не обусловлен, то является самодостаточным. Но он не может быть необходимым, поскольку каждый член ряда зависим, а мы согласились, что целое не является некоей реальностью, отличной от своих элементов, следовательно, он не может быть необходимым. Значит, ряд не может быть необусловленным; следовательно, он должен иметь причину. И я хотел бы заметить, между прочим, что утверждение «мир просто есть и он необъясним» нельзя вывести посредством логического анализа.

РАССЕЛ. Не хотелось бы выглядеть высокомерным, но мне кажется, что я могу постигать кое-что, чего, как вы считаете, человеческий ум не может понять. Что касается объектов, не имеющих причины, то физики уверяют нас, что индивидуальные квантовые переходы в атомах не имеют причины.

КОПЛСТОН. Может быть, это просто временно принятое допущение?

РАССЕЛ. Может быть, но это все же доказывает, что сознание физиков допускает нечто подобное.

КОПЛСТОН. Да, я согласен, некоторые ученые, и физики в том числе, жаждут допустить существование недетерминированности внутри некоторой ограниченной области. Но очень многие ученые не согласны с этим. Так, профессор Дингл из Лондонского университета считает, что принцип неопределенности Гейзенберга показывает успехи и неудачи современной атомной теории в соотнесении наблюдений, а не природу как таковую, и многие физики согласятся с этой точкой зрения. В любом случае я не понимаю, почему физики не могут принять недетерминированность практически, даже если они не принимают ее в теории. Я не вижу, каким образом наука может строиться на каких-то иных предпосылках, нежели порядок и познаваемость природы. Физик предполагает, по крайней мере имплицитно, что есть какой-то смысл в том, чтобы исследовать природу и искать причины событий, как детектив предполагает, что есть смысл отыскивать мотив убийства. Метафизик предполагает, что имеется смысл в поисках оснований или причин феноменов, и, не будучи кантианцем, я считаю, что предположение метафизика столь же оправданно, как и предположение физика. Когда Сартр говорит, что мир беспричинен, мне кажется, что он недостаточно продумал последствия такой «беспричинности».