Почему я не христианин (сборник)

КОПЛСТОН. Нет, но полагаю, что благотворное воздействие подтвердило бы вашу правдивость в описании опыта. Учтите, пожалуйста, ведь я не говорю, что посредничество мистика или интерпретация его опыта должны быть свободны от обсуждения и критики.

РАССЕЛ. Очевидно, что на характер молодого человека может в громадной степени повлиять в хорошую сторону чтение книг о великих исторических личностях, и часто именно так и происходит. Может случиться, что великий человек является мифом, что в действительности его никогда не было, но на мальчика миф влияет в лучшую сторону столь же сильно, как если бы этот человек вправду существовал. Такие случаи не редкость. В «Жизнеописаниях» Плутарха примером может служить Ликург. Он точно не существовал, но вас наверняка поразит рассказ о Ликурге, если вы будете думать, что такой человек когда-то жил. Значит, вы испытаете влияние объекта, который вам нравится, но который не существует.

КОПЛСТОН. Я, разумеется, согласен с вами. На человека может оказать влияние вымышленный персонаж художественного произведения. Не вдаваясь в вопрос о том, что же именно воздействует на него (думаю, что это – некая реальная ценность), отмечу, что эта ситуация и ситуация мистика различны. В конце концов, человек, который подпадает под воздействие Ликурга, не находится под неодолимым впечатлением, будто он каким-то образом воспринял предельную реальность.

РАССЕЛ. Полагаю, вы не совсем меня поняли в отношении этих исторических персонажей – точнее, этих неисторических персонажей в истории. Я говорю не о том, что вы называете воздействием на разум. Я утверждаю, что молодой человек, читающий о своем герое и верящий в его реальность, любит этого героя, но ведь он, по сути, любит фантом.

КОПЛСТОН. В каком-то смысле он любит фантом – это совершенно верно; в том отношении, что он любит Х или Y, которых не существовало. Но в то же время молодой человек, полагаю, любит не фантом сам по себе. Он воспринимает некую реальную ценность, идею, которую признает объективно значимой, и именно это пробуждает в нем любовь.

РАССЕЛ. Ну да, в том же самом смысле, в каком мы говорили о вымышленных персонажах.

КОПЛСТОН. Да, с одной стороны, человек любит фантом, совершенно верно. Но, с другой стороны, он любит то, что воспринимает как некоторую ценность.

Нравственное доказательство

РАССЕЛ. Уж не хотите ли вы тем самым сказать, что Бог – это все благое, или сумма всех благ, система благ? Что, следовательно, когда молодой человек любит что-то, что является благом, он любит Бога? Вы это хотите сказать? Потому что если так, то это точно следовало бы обсудить.

КОПЛСТОН. Я не говорю, конечно, что Бог – это сумма или система блага в пантеистическом смысле. Я не пантеист, но думаю, что все благо каким-то образом отражает Бога и исходит от Него, так что в некотором смысле человек, любящий истинно доброе, любит Бога, даже если он не обращен к Богу. Но я все же согласен, что истинность такой интерпретации человеческого поведения, очевидно, зависит от признания существования Бога.

РАССЕЛ. Да, но именно это и надо доказать.

КОПЛСТОН. Конечно. Однако я считаю, что метафизического доказательства достаточно. И здесь мы с вами расходимся.

РАССЕЛ. Видите ли, я чувствую, что что-то является благим, а что-то дурным. Я люблю то, что является благим – для меня, естественно, – и ненавижу то, что считаю злом. Но я не говорю, что благо порождается какой-то божественной благостью.

КОПЛСТОН. Да, но каковы ваши основания для различения добра и зла? В чем вы видите различие между ними?

РАССЕЛ. У меня такие же основания, как в случае, когда я различаю голубое и желтое. Каковы мои основания для различения голубого и желтого? Я вижу, что они различны.

КОПЛСТОН. Превосходное основание, согласен. Вы различаете голубое и желтое с помощью зрения. А с помощью какой способности вы различаете добро и зло?

РАССЕЛ. С помощью чувств.

КОПЛСТОН. С помощью чувств. Как раз об этом я и спрашивал. Вы думаете, что добро и зло соотносимы с простыми чувствами?

РАССЕЛ. Почему объекты одного типа выглядят желтыми, а другие голубыми? Благодаря физикам я могу более или менее вразумительно ответить на этот вопрос. Что касается того, почему я считаю нечто благим, а другое дурным – имеется, вероятно, такого же рода ответ, но он не столь очевиден, поэтому я затрудняюсь его привести.

КОПЛСТОН. Хорошо, возьмем поведение коменданта концлагеря Бельзен[144]. Оно представляется вам нежелательным и порочным, и мне тоже. Адольфу Гитлеру, наверно, оно казалось добродетельным и желательным. Думаю, вы согласитесь, что для Гитлера оно было добром, а для вас оно зло.

РАССЕЛ. Нет, я не стал бы заходить так далеко. Видимо, люди склонны совершать ошибки во всем, и этот случай не исключение. Если у вас желтуха, все вокруг видится вам желтым, хотя на самом деле оно не желтое. Вы допускаете ошибку.

КОПЛСТОН. Да, можно допускать ошибки, но можно ли ошибаться, если речь всего-навсего о восприятии чувств или эмоций? Тогда Гитлер – единственно возможный судья тому, что взывало к его эмоциям.