Почему я не христианин (сборник)

РАССЕЛ. Тогда вы должны сказать одно из двух. Либо Бог говорит лишь с очень небольшой частью человечества – включая вас, – либо Он преднамеренно вводит в заблуждение, когда обращается к дикарям.

КОПЛСТОН. Видите ли, я не утверждаю, что Бог занимается тем, что прямо диктует сознанию моральные заповеди. Представления человека о содержании нравственного закона зависят, разумеется, в немалой степени от образования и среды, и человек должен прилагать силы своего разума, оценивая истинность существующих нравственных идей своей социальной группы. Но возможность критики общепринятого морального кодекса предполагает, что имеется некий объективный стандарт, идеальный нравственный порядок, который налагает определенные обязательства (я имею в виду, что его обязательный характер может быть общепризнанным). Думаю, что признание этого идеального нравственного порядка является отчасти признанием зависимости. Он предполагает существование Бога как реального обоснования всего.

РАССЕЛ. Но законодателями всегда были, мне кажется, чьи-то родители или какие-то другие наставники. В человеческой истории тому множество примеров, что объясняет также, почему людская совесть столь различается в разные времена и в разных местах.

КОПЛСТОН. Это позволяет объяснить различия в восприятии отдельных нравственных ценностей, которые иначе необъяснимы. Это позволяет объяснить изменения в материи нравственного закона, в содержании заповедей, принятых тем или иным народом, тем или иным индивидом. Что же касается формы, того, что Кант называет категорическим императивом, или «должного», то я действительно не понимаю, каким образом возможно донести его до кого бы то ни было через нянек или родителей, поскольку, как мне кажется, нет таких слов, с помощью которых это можно было бы объяснить. Должное нельзя определить в иных терминах, кроме него самого, потому что, пытаясь определить его в иных терминах, вы сразу уклоняетесь в сторону. Это уже не моральное «должное». Это нечто другое.

РАССЕЛ. Я считаю, что «должное» появляется как следствие того, что кто-то воображает себе неодобрение другого. Это может быть неодобрение Бога, но всегда и всюду будет чьим-то неодобрением. Думаю, именно это понимается под словом «должное».

КОПЛСТОН. Мне кажется, проще всего таким способом – через среду и образование – объяснить внешние обычаи, табу и тому подобное. Но все это, на мой взгляд, принадлежит к явлениям, которые я называю материей закона, его содержанием. Идея «должного» как таковая не может быть передана человеку вождем племени или кем-то еще, потому что нет слов, которыми возможно ее передать. Это полностью…

[Рассел перебивает].

РАССЕЛ. Но я совершенно не понимаю, зачем об этом говорить – ведь все мы знаем об условных рефлексах. Мы знаем, что животное, которое регулярно наказывают за какое-то действие, через некоторое время перестает его совершать. Не думаю, что животное отказывается от действия, мысленно рассуждая: «Хозяин рассердится, если я это сделаю». Оно просто чувствует, что так делать нельзя. Вот что мы можем – и ничего больше.

КОПЛСТОН. Не вижу оснований полагать, что у животного имеется осознание нравственного долга. И мы, конечно, не считаем животное морально ответственным за акты неповиновения. У человека же есть понимание долга и нравственных ценностей. Я не нахожу оснований считать, будто можно «выдрессировать» всех людей так, как можно выдрессировать животное, и думаю, что вы не захотели бы этого делать, даже будь подобное возможным. Если «бихевиоризм»[146] прав, объективно нет никаких моральных различий между императором Нероном и святым Франциском Ассизским. Знаете, лорд Рассел, я не могу избавиться от ощущения, что вы считаете поведение коменданта в Бельзене морально предосудительным и что вы сами никогда и ни при каких обстоятельствах не стали бы так себя вести, даже если бы считали – или имели основания считать, – что, вероятно, общий баланс счастья человечества возрастет, если мы станем обращаться с некоторыми людьми столь гнусным образом.

РАССЕЛ. Нет. Я не стал бы имитировать поведение бешеной собаки. Но то, что я не стал бы этого делать, вообще-то не имеет отношения к обсуждаемому нами вопросу.

КОПЛСТОН. Нет, но если бы вы дали утилитарное объяснение правильного и ошибочного в терминах последствий, можно было бы сказать – думаю, кстати, что некоторые из «лучших» нацистов считали именно так, – что, пускай приходится, к сожалению, действовать таким образом, в итоге это обеспечит больше счастья. Вы ведь не это хотите сказать, верно? Думаю, вы скажете, что такого рода действия ошибочны сами по себе, совершенно независимо от того, увеличился ли общий баланс счастья или нет. Если вы готовы так сказать, тогда, думаю, вы должны иметь какой-то критерий различения правильного и ошибочного, который не сводится к чувствам. Для меня из такого допущения в конце концов следует допущение предельной основы ценностей – Бога.