– Да. Ну, немножко видоизменили. И когда я вернулся из Алма-Аты в Кишинев, противники документа встретили меня демонстрациями.
– Вы имеете в виду коммунистов или русскоязычных граждан?
– Нет, как раз русскоязычные и коммунисты не возражали. Но были те, кто считал, что создание Содружества Независимых Государств – это, по сути, видоизмененный СССР.
– То есть те, кто настаивал на последовательном и полном разрыве связей с Союзом?
– Да.
– А вы были в тот момент центристом?
– В определенном смысле – да! Понимаете, демонстранты есть демонстранты. Они имеют право. Тогда появлялись первые зачатки демократического общества, свобода слова. А я был руководителем страны, за мной было – тогда еще республика была целой, с Приднестровьем – 4 миллиона 300 тысяч человек. Я должен был думать о стабильности. О том, чтобы в стране был мир, чтобы предприятия работали, чтобы мы не оказались с безработными вместо рабочего класса – от безработицы больше неприятностей, чем от политических демонстраций. Думаю, умение балансировать, помогавшее обеспечивать стабильность, я унаследовал от своих родителей.
К сожалению, потом все стало меняться. Был сепаратизм, подпитываемый Москвой – группой депутатов и бывшим председателем Верховного совета СССР Лукьяновым. Это самая больная точка для Республики Молдова и, если хотите, моей политической биографии. На Днестре имел место пусть и скоротечный, но все-таки военный конфликт, в котором погибли люди. Этот груз на душе мне не дает покоя, и, видимо, он меня никогда не покинет. Слава богу, что удалось остановить конфликт, в котором были замешаны вооруженные силы России. Прекратился он в результате подписания конвенции Снегур – Ельцин, и это предотвратило еще большую беду.
– Я был на многих войнах и конфликтах постсоветского времени и не могу это не оценить.
– Да, вот сейчас опять в Карабахе возобновилось. Такие вещи на меня сразу действуют.
– Но в этот раз на пятый день конфликта все остановили. В вашем случае все было гораздо трагичнее. Поставлю вопрос немного по-другому. Когда вы начали меняться вместе со своей страной? Вы вышли из партии весной 1990 года. Что вами двигало? Отмена шестой статьи советской Конституции, которая ликвидировала направляющую роль партии в жизни страны и общества?
– Отмена шестой статьи Конституции, конечно, сыграла свою роль. Но в первую очередь я хотел выйти из-под нажима, из-под тела коммунистической партии. Я был членом Бюро [ЦК Компартии Молдавской ССР] и должен был участвовать в работах пленума [Центрального комитета КПМ] – то есть мне надо было как-то высказываться, поддерживать партию. Но в то время, тоже с моей легкой руки, в республике уже начали регистрировать другие партии и движения: Демократическую партию, Народный фронт и так далее. Казалось, руководитель парламента – считайте, избранный руководитель республики – не может занимать сторону какой-то одной политической силы. И я воспользовался этим аргументом как предлогом.
Откровенно говоря, в Бюро были и люди старой закалки, которым были не по душе новые веяния: демонстрации, митинги, плюрализм, высказывания. На меня стали косо смотреть, потому что я находил общий язык с новыми движениями – за исключением, пожалуй, Интерфронта, хотя я приглашал их на все мероприятия. И то, что во время первого национального собрания на площадь вышло 700–800 тысяч человек (речь о так называемом Великом национальном собрании, которое Народный фронт Молдовы созвал 27 августа 1989 года; в ходе события было принято решение о придании молдавскому языку статуса государственного. –