Почему распался СССР. Вспоминают руководители союзных республик

Заблокированный мост через Днестр недалеко от Дубоссар, Молдавия. В ходе конфликта в Приднестровье погибло по меньшей мере полторы тысячи человек, из которых треть – мирные жители

– Вы упомянули Александра Николаевича Яковлева. Какова была его позиция по отношению к происходящему в Молдове? И как вы ее воспринимали?

– Позиция Александра Николаевича была объективная. Он знал, что Перестройку уже не свернуть. Он приезжал к нам в республику (я тогда, по-моему, уже был председателем президиума Верховного совета МССР, а Семен Кузьмич Гроссу – первым секретарем ЦК) и давал очень ценные советы. Например, поддерживать интеллигенцию. Он специально встретился с писателями во Дворце республики, ему аплодировали и задавали вопросы. При этом, думаю, он все-таки искал способы удержать перестроечные процессы под контролем. Демократия и свобода слова не означали для него вседозволенность. Но, думаю, Александр Николаевич был в этом смысле в Политбюро самым понимающим и мудрым.

– Вы, наверное, застали период его взаимоотношений с Горбачевым, когда Михаил Сергеевич перестал к нему прислушиваться? Или отсюда этого не было видно?

– Видно было не очень, но чувствовалось. Не слушал, и плохо делал.

– В 1989 году Великое национальное собрание Молдавии приняло решение о переходе с кириллицы на латиницу, и не молдавский, а румынский язык стал главным. А потом возникла ситуация, которая тоже, видимо, повлияла на самоидентификацию Молдавии, на ее близкие отношения с Румынией: свержение и расстрел Чаушеску в Бухаресте. Румыния враз перестала быть тоталитарной страной, самой жесткой в Восточном блоке. Как это повлияло на вас лично и на страну в целом? Я правильно понимаю, что это сыграло роль в сближении румын и молдаван?

– Прежде всего надо сказать, что в Конституции было зафиксировано: государственным становится молдавский язык на основе латинской графики. Но мы нашли формулировку, чтобы обозначить идентичность молдавского и румынского, – она была в законе об использовании языков, а не в Конституции. Интеллигенция же требовала восстановить справедливость и определить роль румынского языка именно в Конституции. Более того, издавались учебники румынского языка для школ. То есть, несмотря на то что в Конституции был зафиксирован официальный молдавский язык, в школах преподавали де-факто румынский. Поэтому уже в 1995 году я вышел с законодательной инициативой, чтобы румынский стал официальным по Конституции.

– То есть вы предложили назвать вещи своими именами?

– Да. Конечно, тогда ничего не получилось, потому что демократические силы имели в том парламенте очень мало мандатов. Теперь Конституционный суд вроде бы этот вопрос решил: государственный язык – румынский, и то, что записано в Декларации о независимости (а там написано «румынский язык»), имеет приоритет перед тем, что зафиксировано в Конституции. В отношении языка я с самого начала говорил об этом, как и о кровных узах между румынами и молдаванами, и об общей ментальности. Поэтому, когда после свержения Чаушеску пришел Илиеску, мы с ним сразу открыли границу: вместо двух пунктов перехода сделали девять или десять с безвизовым режимом. Начали создавать совместные предприятия. Более того, наши хозяйства перерабатывали продукцию на некоторых предприятиях в Румынии. Мы все делали очень правильно, в отличие от тех, кто только провозглашал лозунги объединения. На свой страх и риск я в 1994 году организовал консультативный опрос населения…

– Не референдум, а просто опрос?

– Да, опрос. Только 5 % высказались за иные, чем строительство молдавского государства, варианты будущего.

– Это вы так аккуратно избегали формулировки «за объединение с Румынией»?