Почему Россия отстала? Исторические события, повлиявшие на судьбу страны

Ярким свидетельством поражения разума стала казнь Томаса Мора Генрихом VIII – английским монархом, поддавшимся разрушительным страстям и переставшим прислушиваться к советам гуманиста, который был лорд-канцлером королевства. «Злоба, гнев, ярость, зависть, гордость движут поступками злых. ‹…› Властители мечутся, обуреваемые страстями. ‹…› Гнев, зависть служат иногда причиною смерти человека. Одержимые страстями люди бессильны совладать с ними»{1093}. Как ни странно, это цитаты из книги Лихачева, характеризующего «Хронограф» – произведение русской литературы середины XV в. Но как точно подходят слова о страстях для характеристики Генриха VIII. И точно так же они подойдут для характеристики Ивана Грозного. Хотя на Руси не возникло той ренессансной культуры, которая сформировалась в Италии и (в меньшей степени) в ряде других европейских стран; моральные проблемы, стоявшие перед Италией, Англией или Московией, были однотипными, а потому и отражение в литературе находили похожее. «Хронограф», составленный Пахомием Сербом (Логофетом), имел южнославянское происхождение и вполне мог быть связан тем или иным образом с культурой итальянского Ренессанса{1094}. По всей видимости, она способна была проникать даже через границы католического и православного мира, если суть проблем этих двух миров оказывалась схожей.

Но вернемся к Англии. Характерно, что нежелание Мора приспособиться к обстоятельствам и обвести короля вокруг пальца с помощью разума Эразм тоже трактует как доминирование страстей: «Благоразумный кормчий не станет бороться с бурей; напротив, он поспешит уйти от нее, лавируя и становясь на якорь в ожидании более благоприятной погоды… Кто служит королю, должен скрывать многое, и если он не в силах склонить короля на свою сторону, то должен, во всяком случае, овладеть своими страстями. Но, скажут, человек должен также уметь умереть за истину. Нет, отвечаю я, не за всякую…»{1095}

В отличие от Мора и Эразма Мишель Монтень не стремился воздействовать на буйных христианских государей ни воспитательными трактатами, ни практическими советами. Он удалился от мира и в тиши башни своего замка, расположенного на юге Франции, неторопливо размышлял о жизни. Но и у Монтеня при определении оптимального способа существования появляются те же идеи о необходимости преодоления страстей. «Тому, кто, усталый и разочарованный, покидает людей, надлежит устроить для себя жизнь согласно правилам разума, упорядочить ее и соразмерить, предварительно все обдумав. ‹…› Он должен остерегаться страстей, нарушающих наш телесный и душевный покой»{1096}.

В русской литературе XV в. Лихачев находит произведение, где содержится образ героев, покидающих мир страстных людей и преодолевающих свои слабости. Это «Повесть о Петре и Февронии». В этой истории князь женится на крестьянке, смиряет страсти и расстается с бременем правления государством. Перед кончиной Петр с Февронией принимают монашеский постриг, расставаясь даже с остатками своих страстей. И умирают, конечно, в один день, причем супруга с удивительным душевным спокойствием сначала завершает вышивание лика святого и лишь затем дает мужу согласие отойти в мир иной{1097}.

«Повесть о Петре и Февронии», конечно, не более чем сказка. На самом деле человек не может жить совсем без страстей. Это реальность, с которой следует считаться, не надеясь обрести бесстрастность Петра с Февронией или самоуверенных обитателей Утопии. «Хотя мудрый человек не должен позволять страстям своим отклонить его от правого пути, он может, не поступаясь долгом, разрешить им то убыстрять, то умерять его шаг»{1098}. Монтень предчувствует, что возможности разума сильно ограничены и что сам он идет на поводу у страстей. В этом философ опережает свое время. «Мне кажется, – отмечает он, – что среди показателей нашей слабости нельзя забывать и того, что даже при всем желании человек не умеет определить, что ему нужно. ‹…› Поистине мало таких уравновешенных, сильных и благородных душ, которым можно было бы предоставить поступать по их собственному разумению и которые благодаря своей умеренности и осмотрительности могли бы свободно руководствоваться своими суждениями, не считаясь с общепринятыми мнениями. Но все же надежнее и их держать под опекой. ‹…› А пока что, поскольку мы сами устанавливаем правила нашего поведения, мы обречены на чудовищный хаос»{1099}.

Если перенести слова французского мыслителя на русскую почву, можно, наверное, сказать, что немного таких людей, как Петр с Февронией, но лучше и их держать под опекой. А то мало ли что еще натворят они во имя любви, но в ущерб княжеству, оставшемуся без князя! В своих размышлениях Монтень прокладывает путь рационалистическому государству XVII–XVIII вв., пытавшемуся создать систему всеобъемлющего надзора за «неразумными» подданными в их же собственных интересах. Такое государство силой абсолютистского разума решало проблемы, которые так и не удалось решить разуму отдельных людей.