Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Такие мысли, такие чувства и оценки не могут возникнуть в душе русского крестьянина. Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое свойство опустошать человека, высасывать его желания. Выйдет крестьянин за пределы деревни, посмотрит в пустоту вокруг него, и через некоторое время чувствует, что эта пустота влилась в душу ему. Нигде вокруг не видно прочных следов труда и творчества. Усадьбы помещиков? Но их мало, и в них живут враги. Города? Но они – далеко и не многим культурно значительнее деревни. Вокруг – бескрайняя равнина, а в центре ее – ничтожный, маленький человечек, брошенный на эту скучную землю для каторжного труда. И человек насыщается чувством безразличия, убивающим способность думать, помнить пережитое, вырабатывать из опыта своего идеи! Историк русской культуры, характеризуя крестьянство, сказал о нем: „Множество суеверий и никаких идей“. Это печальное суждение подтверждается всем русским фольклором»[136].

И поразительно далекий от Максима Горького в мировоззренческом отношении православный русский консерватор Василий Розанов, кстати, тоже западник, на старости лет не сохранивший никаких иллюзий по поводу особой миссии русского народа, развивает те же мысли о несовместимости дикого русского быта, «русского кулачества» с подлинной человечностью, с добротой в душе. И опять, уже в конце жизни, он соглашается со своим знакомым немцем, который с 16 лет живет в России, разбогател в России и который решил помочь русскому человеку избавиться от того, что он называет «темнотой» русской жизни, а именно «темнотой» русского быта. «Обдумывая, – говорил Розанову его новый знакомый, немец лет 63–65 лет, – в чем же она (темнота – А. Ц.) заключается, я пришел к выводу, что темна русская изба, да и всякая русская изба… Идя по этому пути далее, я нахожу, что корень дела заключается в русской крестьянке. Муж на работе, в поле пашет, косит, а зимой уходит на заработки. Кто же остается в доме его? Остается его темная, безграмотная жена, на которой лежит воспитание его детей. Между тем она не умеет не только воспитывать их, но не понимает, что такое „платок“ и что значит „вытереть нос“. Взгляните на гигиену, на то, от чего зависит здоровье, физические силы будущего ребенка. Она не понимает „ванной“ и что значит ребенка „обмыть“. Она не умеет его „кормить грудью“, от чего происходит вечное перекармливание молоком и те болезни живота, от которых столько мрет младенцев в деревне»[137]. Конечно, из затеи старого немца начать оздоровление русского быта ничего не вышло. Как пишет В. Розанов, «вышло что-то смешное и унизительное для немца». Но важно то, что видит Василий Розанов, что не может быть в России никакой ценности жизни из-за того, что русский «темный быт», его варварство уносит жизни многих детей, многих людей.

Таким образом, как мы видим, ничего шокирующего в оценке Максима Горького природы и истоков жестокости русского быта не было. Максим Горький просто как литератор расцвечивает запоминающимися образами свой рассказ о природе и причинах русской бытовой жестокости. У Горького, как и у философа Лосского, у литератора Розанова, акцент делается на том же: не жаль того народа, у которого нет ничего за душой. «Я спрашивал активных участников гражданской войны, – писал здесь же, в статье „О русском крестьянстве“, Максим Горький, – не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга. Нет, не чувствуют. У него – ружье, у меня ружье, значит – мы равные, ничего, побьем друг друга – земля освободится».

Без национального чувства тяжело проникнуться состраданием к болям соотечественников