Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И здесь, в этом признании Максиму Горькому участника гражданской войны, что в это убийстве русского русским нет ничего страшного, что они имеют право бить друг друга до смерти, на мой взгляд, коренится уже вторая причина дефицита у русских любви к ближнему, отсутствие у русских ощущения того, что он, мой соотечественник, такой же, как я, и имеет такое же право на жизнь, как и я. На мой взгляд, дорогу к взаимному уничтожению русских русскими открывал дефицит национального чувства, дефицит чувства общности между самими русскими. Все это говорит о том, что на самом деле не было у нас в России русской нации в точном смысле этого слова. И здесь уже умирающий Василий Розанов был прав, когда открыл для себя, что вся история прихода большевиков к власти показала, что нет на самом деле «народа русского», а есть только «какие-то люди». «Чьи это люди? – спрашивают иностранцы. И отвечают нам насмешливо: – Мы не знаем»[138]. Наверное, нация у нас не сложилась в силу нашего русского крепостного права, ничем не отличающегося от рабства. Если помещик продает своих крепостных как скот, то они, естественно, для него не только не люди, а, тем более, и не соотечественники. Рабство вообще было несовместимо с христианством, с ощущением равенства всех людей как божьих тварей. И только тогда, когда вместе со смертью феодализма в середине XIX века появилось сознание нации, сознание равенства людей, объединенных историей, кровью, языком, территорией, появилась на самом деле предпосылка для любви к ближнему как к самому себе. И Василий Розанов обнаруживает, что в силу того, что у нас в России нации не было, что «у нас никто не уважал никаких людей», и революционеры не создадут никакой единый народ, ибо на самом деле, как он считал, русские революционеры тоже «не уважают никаких людей, кроме самих себя». А если, считал Василий Розанов, «общерусского уважения не было» и не будет, то и революция не принесет России никакой свободы, ибо, как полагал Василий Розанов, «требование свободы для людей предполагает безграничное уважение к ним»[139]. И уже перед самой смертью, как я уже говорил, у Василия Розанова умирает и вера в Россию, и вера в русский народ. Тут уже, конечно, много от отчаяния, от картины гибели старой России. «Все, что проповедуют славянофилы, – пишет он в статье „Наше словесное величие и деловая малость“, – а именно „спиритуализм“, „пророчество“ и „песни“, „сказки“, на самом деле фальшивые „пророчества“. Правда состоит в том, что мы – гнилы, праздны и отвратительны… Никакой в нас „спиритуалистичности“ нет. Культура-то… даже и не начиналась около нашего выспренного „православия“ с его напевцами и распевцами… И только где нет этих „напевцев“, поле очищается, бельмо сходит с глаз, зрение – лучше, сердце лучше, чище. О, ужас, – продолжает Василий Розанов, – но я ли не православный? Слишком. И вот я вырываю из себя изгибы змея – и говорю: „Культура начинается с благородного, в частности, – она начинается с благодарности“. Еще частнее: она начинается с глубокого поклона земле, которая тебя вскормила, которая тебя обогатила, которая тебя просто приветила („привет, ласка“)… Ненавидение и презрение почти каждым русским русской своей земли, это гадость из гадости, из-за которой и погибла русская земля („нет патриотизма“, „нет национального чувства“, „никому из русских сама России не дорога и не мила“), что это ужасное чувство в своей глубокой основе коренится на том именно, что мы вообще неблагодарный и грубый народ, что мы из чужих-то народов никого не уважаем и не любим, а лишь ими „пользуемся“, их „эксплуатируем“, около них наживаемся и разживаемся, оставаясь плоско-равнодушными к их достоинству, чести и величию. Косная, холодная, приполюсная, мерзлая земля, никому из нас воистину „ни тепло, ни холодно“: и вот в результате эта мерзлая земля и разлезлась по всем швам, как ледник и погреб, около которого развалился его сруб, его деревянная вонючая постройка. Кому, какому народу было „тепло от Руси“? Кто согрелся в этом погребе? Кого приветила Русь? От армян до красивых грузин, наконец, даже уже своих родных хохлов, так доверчиво „предавшихся Руси“, до родных же поляков, мы всех замучили и обманули, всех разорили великим раззором, всех презирали, чванясь „своею государственностью“, от которой вдруг полетели одни осколки, и оказалось, что „ничего – нет“. Эта грубость и пошлость „государственного бытия“ – она именно и отразилась раньше всего на „государственном же бытии“. Тут тебе – и кол, тут тебе – и смерть. Воистину, воистину каждый кует себе могилу, сам кует – пока живет»[140]