Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

«Веховской» идеологии как чего-то цельного и единого не было

(О глубинных противоречиях между мировоззрением Николая Бердяева и Семена Франка)

До недавнего времени я почему-то не замечал существования серьезных идеологических разногласий между вождями «веховской» идеологии. Я не видел, к примеру, существенное различие в оценке буржуазной цивилизации между Семеном Франком, с одной стороны, и Николаем Бердяевым, с другой. И тому есть очень простое объяснение. Мне как все же советскому человеку нужны были безусловные научные авторитеты, новая безусловная истина, пришедшая на место отвергнутой мной безусловной истины марксизма. Но теперь, уже при более вдумчивом погружении в тексты, которые я назвал «библией русскости», начинаешь понимать, что и эти тексты – не столько указание к действию, сколько стимул, толчок, побуждающий к работе собственные мозги. Понимаешь, что на самом деле даже в сборниках «Вехи» и «Из глубины» не было готовых рецептов лечения русской души. Особенную сложность представляет, к примеру, выявление сути, сердцевины мировоззрения Бердяева, выявление того, что есть истина подлинно бердяевская. Федор Достоевский потому и стал Федором Достоевским, автором «Братьев Карамазовых» и «Бесов», ибо сумел преодолеть соблазны революционности, вытекающие из традиций интеллигентской антибуржуазности.

А бердяевское мышление почему-то двигалось в прямо противоположном направлении, от защиты ценностей буржуазной цивилизации как кладезя человеческой культуры к апологетике большевизма и большевистской революционности. Стоило Николаю Бердяеву увидеть в большевистской революции особый, надчеловеческий, апокалипсический смысл, и он приходит к выводу, что революция превыше морали, ибо она, как он пишет, обнаруживает этот высший смысл истории, ибо она «направлена против тех, которые думают, что общество может бесконечно существовать мирно и спокойно, когда в нем накопились страшные яды (капитализма – А. Ц.), когда в нем царят зло и неправда, внешне прикрытые благообразными формами, идеализированными образами прошлого…»[174]. Николай Бердяев называет «смешными» и жалкими суждения морали в условиях, когда революция предстает перед нами как «откровение о всегдашней близости конца внутри самой истории». В этих его словах заключен главный смысл, мировоззренческий итог его книги «Истоки и смысл русского коммунизма». Причины срыва Николая Бердяева к оправданию революционного насилия вообще и большевистской революции в частности искать не надо. Николай Бердяев, в отличие от других основателей русской религиозной философии начала ХХ века, к примеру, от Семена Франка, так и не смог преодолеть характерную для русской интеллектуальной традиции антибуржуазность. Чем чаще в работах Николая Бердяева звучат слова в защиту русского коммунизма, тем откровеннее в них признание в своей почти физиологической антибуржуазности. А марксизм, идея коммунизма как преодоление «вещизма современной западной цивилизации», «тьмы Запада», является для Бердяева, соответственно, единственно мыслимой альтернативой капиталистической цивилизации. Все это так.

И что поразительно. Еще в начале 1918 года, сразу же после Октябрьского переворота, в статьях «Гибель русских иллюзий», «Оздоровление России» Николай Бердяев пишет, что причиной октябрьской катастрофы является наша русская антибуржуазность, что наша беда – в идущих еще от славянофилов разговорах о том, что «русский народ выше европейской цивилизации», что закон для него не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что «русские призваны осуществить… Царство высшей правды и справедливости». Но эти мифы, писал тогда Бердяев, ни на чем не основаны, что за ними стоят «тьма и путаница сознания»[175]. Здесь же Николай Бердяев пишет, что ничего, кроме «иступленных оргий разделов и уравнений, движения к „небытию“, к всероссийскому грабежу» не породила наша русская эгалитарная страсть, наши русские иллюзии о моральном превосходстве над Западом. И, соответственно, в этот первоначальный период революции Николай Бердяев связывает то, что он называет «оздоровлением России», с внедрением в русскую жизнь именно ценностей и культурных достижений буржуазной цивилизации, и прежде всего преодоление русского бедного, убогого быта, того, что он здесь называет «минимализмом довольно низменной бытовой жизни», с восстановлением чувства личности, т. е. «идеи личности, сознающей себя свободной, ответственной и творческой силой», с появлением у нее, этой личности, чувства ответственности за свою судьбу, за свое благосостояние, с преодолением уравнительных настроений, «шаткости права» и т. д.[176].