Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Если не было в сознании неграмотного, невежественного крестьянина какого-либо желания отказаться от своего куска земли и работать в советских колхозах под присмотром бригадира, то тем более не было у него желания осчастливить все человечество и посвятить себя, свое благосостояние, свою жизнь победе всемирной пролетарской революции. Авторы сборника «Из-под глыб» резко отмежевывались от славянофильских иллюзий, от веры в особую, всемирно-историческую миссию русского народа. Нет такого русского народа, который якобы живет только для того, чтобы открыть «византийскую эпоху в истории человечества», – говорит дипломат в пьесе Сергея Булгакова «На пиру богов». «В том-то и беда, – развивает свою мысль тот же дипломат, – что у нас сначала все измышляется фантастическая орбита, а затем исчисляются мнимые от нее отклонения. Выдумывают себе химеру несуществующего народа, да с нею и носятся. И это делалось ведь в течение целого века, причем же лучшими умами нации, ее мозгом. Народ хочет землицы, а вы ему сулите Византию да крест на Софии. Он хочет к бабе на печку, а вы ему внушаете войну до победного конца. Нет, большевики честнее: они не сочиняют небылицу о народе, они подходят к нему прямо с программой лесковского Шерамура: жрать. И народ идет за ними, потому что они обещают „жрать“, а не крест на Софии»[203].

Мы сегодня, рассуждая о России и русском архетипе, забыли о том, кем на самом деле был русский крестьянин времен революции. И поразительно, что и «генерал», герой названной пьесы Сергея Булгакова, и архитектор октябрьского переворота Лев Троцкий говорят одно и то же об особенностях сознания людей, которые помогли большевикам захватить власть. При всей своей жестокости, жажде расправы, говорил о крестьянах в солдатской шинели Лев Троцкий, они наивны и доверчивы, как дети. Все эти понятия – «политический выбор», «национальное сознание», «государственнические чувства», строго говоря, неприменимы к неграмотному, невежественному человеку, который так и не стал личностью в точном смысле этого слова. За старым солдатским «За веру, царя и отечество», объясняет «генерал», стояла привычка, образ жизни, но не система взглядов, убеждений, «никакого там личного начала, сознательной дисциплины, государственности у них нет и не было. Потому-то наши молодцы с подорванной верой так стремительно переродились в большевиков, и армии не стало»[204]. Но самое неожиданное, до сих пор нами не осмысленное состоит в том, что и для образованных советских людей, и для образованных советских офицеров власть КПСС, советское государство тоже не было чем-то глубинным, личностным, чем-то своим. Объявил Ельцин в Беловежской пуще в декабре 1991 года о роспуске СССР, о роспуске советской армии, и никто, ни один офицер (я уже не говорю о солдатах) не выразил свой протест против убийства «социалистической державы». За один день пропал советский человек со своими якобы коммунистическими идеалами.

И, казалось бы, нет ничего более актуального для современного политика, публициста, эксперта, тем более для тех, кто пишет сегодня о русском архетипе, то наследство мыслей, которые оставили нам «веховцы». Обратите внимание: несомненно, между «веховцами» были споры, скрытые и явные, о социально-исторической сущности Октября. Это я попытался показать. Но никто из «веховцев» не оспаривал тот несомненный факт, что трагедия русских состоит в том, что в них нет самого важного для собственно человеческого, нет того, что они называли «срединным», что лежит в основе гуманизма человеческой культуры, нет уважения к постепенному, никто не оспаривал тот факт, что они, русские, не умеют двигаться к цели постепенно, шаг за шагом, учитывая свои возможности. Никто, кроме «веховцев», не изложил так полно и объективно все те особенности русской психологии, которые помогли большевикам прийти к власти.

О причинах забвения идейного наследства «веховцев» в современной России

Но поразительно: сегодня, когда в стране ведется такое количество дискуссий, посвященных природе русского архетипа, дискуссий, посвященных наследству советскости в русском эпохи «русской весны», никто не вспоминает об идейном теоретическом наследстве величайших русских мыслителей, об идеях сборников «Вехи» и «Из глубины». Не вспоминают ни наши посткрымские патриоты, ни наши либералы. Казалось бы, все «веховцы» были либеральными патриотами, убежденными западниками, но, как выясняется, нет никакой идейной связи между русскими западниками времен революции и нынешними западниками.