Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И философия Александра Проханова, философия нынешнего «крымнашевского» патриотизма, по сути, повторяет «…и как один умрем в борьбе за это!». Но что тревожит многих – ведь существует много губернаторов, которые во имя этой философии смерти, вместе с Александром Прохановым ставят памятники садисту и убийце Ивану Грозному. И правда состоит в том, что постимперский синдром, породивший нынешнюю манию великодержавности действительно, как я уже сказал, отдал русского человека во власть философии смерти. Горбачев своей перестройкой и своей внешней политикой снял с повестки дня угрозу ядерной войны, угрозу уничтожения человечества в ядерной катастрофе. Но правда состоит в том, что «русская весна» 2014 года возродила угрозу ядерной катастрофы, возродила, на мой взгляд, эти болезненные русские разговоры о том, кто после ядерной катастрофы будет в аду, а кто – в раю. Возможно, все это не всерьез, возможно, Путин своими разговорами о том, кому после ядерной катастрофы суждено оказаться в раю, всего лишь запугивает Запад, для которого человеческая жизнь стоит намного больше, чем для нас, русских. Но все равно, на мой взгляд, за самой актуализацией гибели человечества стоит нечто болезненное, опасное. При Хрущеве и даже при Брежневе не было нынешнего гламура Победы 9 мая, а сегодня Победа 9 мая велика прежде всего потому, что она связана с немыслимыми потерями СССР в этой войне. Правда, все-таки СССР действительно сыграл решающую роль в разгроме фашистской Германии. Но, на мой взгляд, этот несомненный факт не отменяет болезненность нынешних увлечений рассказами о гибели большого количества людей и во время строительства социализма, и во время войны с фашистской Германией. На мой взгляд, эта философия смерти стоит и за рассуждениями Путина, что мы, русские, – особые, что мы, русская нация, рождены, чтобы «стать героями», т. е. мы рождены для того, чтобы умереть, погибнуть во имя или победы, или великой идеи. Вчера погибнуть во имя коммунизма, а сегодня – во имя победы «бывших шахтеров и трактористов». И, как я уже писал, эту философию смерти развивает не только Александр Проханов, но и Захар Прилепин, рассказывающий о том, как он и бойцы его команды добровольцев в Донбассе убивали несметное количество украинцев. И это какой-то парадокс: в идеологии мы освободились от марксизма-ленинизма как философии революции, насилия, освободились от скреп советского тоталитаризма. А от старого советского, какого-то болезненного отношения к смерти как к чему-то сакральному, великому, мы так и не смогли отказаться. И все это дает мне основания говорить, что в духовном отношении нынешняя «крымнашевская» Россия куда более больна, чем даже сталинский СССР. Все-таки при Сталине не было деятелей культуры, писателей, которые бы призывали увидеть красоту в горах человеческих трупов. Все-таки одно дело – защищать красный террор в силу идеологии, а другое дело – связывать красоту и величие своей истории с мощью рек пролитой крови. Конечно, никакой логики, ни тени исторической правды нет во всей этой философии смерти, которую развивают и А. Проханов, и З. Прилепин. Никто из них не думает о том, что жажда невозможного, жажда возрождения великодержавия может привести к гибели самой России, к гибели самой русской жизни. Ведь нет на самом деле ничего более опасного, разрушающего души людей, разрушающего саму жизнь, как сама жажда невозможного.