Почта с восточного побережья

«В Боровской волости из культурного имения, где хлеба 1200 пудов, было вывезено 100 пудов для бедноты соседних волостей, для обсеменения полей и для приютов и больниц. Против этого-то и восстали кулаки и повели за собой волость. Значит, они против того, чтобы другие волости засевали поля и чтобы дети приютов ели хлеб. Безусловно, кто поднимет руку против народных нужд, тот будет уничтожен, ибо беднота хочет засевать поля, а малютки-дети хотят есть. Губернский продкомиссар А. Ергунев».

Здорово Антошка говорить навырел, прямо как Ленин шпарит, каждое слово кусается!

Арсений Егорыч сопоставил заметку Д. Ингульского с обращением Антона, и сквозь них, как сквозь очки, прозрел свое будущее.

Монолитная стена несравненной силы подымалась поперек его жизни, сонмища голодных детей, распложенных по всей России, безотчетно требовали пищи, изголодавшиеся по земле едва ли не больше, чем по хлебу, бедняки готовы были голыми руками возделывать долгожданную пашню, выкликнутые Лениным Советы, не в пример суёмам, не рассуживали, а действовали, и Арсений Егорыч ясно осознал, что, если он не ухватит фортуну за горло, ему не уцелеть…

Много всякого передумал в лазарете Арсений Егорыч, благо руку ему лекарь отнимать не стал, черную кровь повыпустил, перебитые жилы срастил, как умел, поделал примочки с дегтем, боль руку отпустила, думать стало легче. На тощем больничном пайке и вообще размышлялось неплохо, да к тому же Арсения Егорыча, как народного борца, перевели в отдельную палату и уложили в сохранившуюся с дореволюционных пор кровать для почетных рожениц.

Однажды, когда он уже прикидывал, как поскорее выбраться из больницы домой, заявился в палату брат Антон.

Арсений Егорыч не сразу узнал его в ладном коренастом мужике с белым бинтом над строгими глазами.

— Ну, что не узнаешь, Арсений? — спросил мужик, спокойно откидывая с блестящей кожанки полы халата и доставая из бокового кармана тряпичный мешочек. — Вот тебе сахарку немного, для поправки…

— Антошка, что ли? — пересохшим горлом выдавил Арсений Егорыч и смежил веки, чтобы не выдать жаркого страха: вдруг дознался Антон о причитающейся ему доле отцовского наследства?

— Как же ты, именитый хозяин, до борьбы с кулаками дошел? — не успев присесть на табурет, подступился Антон. — Или не поделили что?

— Да так… Бандиты ведь… — не открывая глаз, ответил Арсений Егорыч, — большакам, кричат, продался… Большакам не большакам, а насчет Советов, Антон, я мнению имею… Вот и… Ружьишко, сам знаешь, плоховато у меня. Не то бы…

— Если бы ЧОНа они не боялись, тебе бы крышка, Арсений.. Рука у тебя, судя по всему, не работница… Как жить будешь?

— Да уж как-нибудь, с сыном…

— Чего же с сыном? С сыновьями! Младшего твоего пока учительница в Небылицах приняла.

— А?! — Арсений Егорыч невидяще уставился на брата. Он и забыл о Фильке, словно Енька сбежала от него вместе с мальчишкой.

— В Небылицах сын твой младший… Сочувствую… Что с женой-то?

— С женой-то?.. Откуль мне знать, когда я здесь с самой перестрелки… Цела усадьба хоть?

— Куда уж целее! Там полурота охрану несет. Руку-то тебе прикладом, что ли?

— Да… Пока в калитку вбегал, запор накидывал…

— Ты вспомни-ка, Арсений, не было ли среди банды местных — небылицких либо наволоцких? Припомни-ка. Судя по всему, должны были они там быть.

— Не припомню, Антон… Незнакомые вроде бы. Да и темнело. Да и больно руке-то… Много их было. Голоса всякие слышал, дак ведь боюсь по голосам-то… Невинного охаешь.

— Что же отвлекло их? В Боровском они так не церемонились. Васю Николаева, товарища моего, вилами забросали…

— А будто подскакал кто. Пальба вмиг стихла, я и ружья перезарядить не успел.

— Да? Спугнули, значит? Предупредили… Судя по всему, сообщники у контрреволюции и в Наволоке есть. А не спугнули бы, плохо бы тебе пришлось…

— Да уж куда лучше, — искренне согласился Арсений Егорыч.

…Действительно, и чего драться полез? С боли сдурел, что ли? Неужто Савка Шишибаров, свой же брат-хозяин, худо сделал бы? Можно ведь было и по-людски договориться, миром-ладом, так нет же.

— Илью Клейменова ты здорово подцепил. Дышал еще, когда его взяли, а насчет показаний — баста: не жилец. А жаль. Судя по всему, за боровскими следом кулачье весь уезд поднять хотело. Тут эсеровская лапа далеко просматривается… Как думаешь, Арсений?

— Как мне думать? Живу на отшибе, за сельчан радею, по батюшкину завету молюсь. Не знаю… Настоящему хозяину покой нужен, какое иначе хозяйствование?.. И чего ты все интересуешься, Антон? Неровен час, из хлебных комиссаров да Чекой стал?