Почта с восточного побережья

Вслед за тем он взял в сенях стоявший наготове в колоде отменно выправленный топор, кликнул Еньку и Фильку, наказал Полине дома сидеть строже и через нижние ворота отправился за ограду. Как и полагается настоящей крепости, в доме Арсения Егорыча, кроме выходивших на мост через Ольхушу красных ворот и кроме порушенного два года назад взвоза, имелась еще потайная калитка в дальнем от дороги углу усадьбы, ведущая под обрыв, а дальше либо вправо, к мельнице и реке, либо влево, через обрыв к лесу. Запор к этой калитке Арсений Егорыч придумывал самолично вместе с Осипом Липкиным еще до революции, и отказал этот запор за тридцать лет один-единственный раз, неделю назад, когда поутру Арсений Егорыч обнаружил калитку раскрытой, а у навозного лаза груду отрытого окаменелого навоза и целую россыпь волчьих следов. Пройдя по следу за калитку к обрыву, Арсений Егорыч определил, что волк был один, и с суеверием в душе подивился, почему ночью не беспокоился на дворе скот. Неужто являлась волчица, Фоксова полюбовница, о которой ему еще прошлый год, восторженно мыча и подпрыгивая, объяснял на пальцах Филька?

После волчьего визита Арсений Егорыч обследовал замок и убедился еще раз, что скопидомить можно на чем угодно, но не на замке: вот впервые пожалел на него масла, отошла на холоду пристылая заржавевшая защелка, только приналег зверь на калитку — и настежь.

Прежде чем выйти за ограду, Арсений Егорыч прислушался, поправил в руке топор, а лишь потом отворил калитку. Скрипнули на морозе петли, но все кругом было в полном порядке, и холод стоял такой, что даже снег нигде не шелохнулся.

Арсений Егорыч пошевелил давешнюю защелку, с досадой вспомнил о целой канистре с машинным маслом, что валяла дурака в мельничном притворе, прикрикнул на Фильку, который нерадиво выволакивал санки из сарая, показал Еньке, как затворить калитку, хотя та знала устройство запора не хуже его самого.

Филька с треском вытащил волокушу наружу, отдирая прилипшие к полозьям пальцы.

— Ты дянки за поясом, дурень, для чего держишь? — зашипел Арсений Егорыч. — Ты что же за работник будешь без рук? Вдень, тебе сказано, костыги!

Филька хохотнул после отцовского тычка, вытянул из-за пояса драные рукавицы, насунул их на руки и взялся за поводья.

— С богом, — прищуриваясь на сизый свет утра и округляя для дыхания ноздри, сказал Арсений Егорыч. — Студено, Филюшка, ноньче.

Они, как подводы, вытянулись гуськом вдоль забора, в котором свежему человеку нипочем было бы не разглядеть потайного хода.

4

План Арсения Егорыча был прост: добраться до Вырубов вниз по замерзшей реке, где снег обычно раздувало по берегам и санки катить было способней.

Одно название громкое — волокуши. Санки. Сам Арсений Егорыч был впряжен в детские салазки, которые справлены были по настоянию первой жены его Марьи для сына Егорки, а Фильке достались санки побольше, почти дровни, однако тоже специально изготовленные под человечье тягло, чтобы лишний раз времени и хлопот не тратить на запрягание лошади при зимних перевозках между двором, мельницей или банькой. Дровенки эти были на гладком железном ходу, так что по льду, по бесснежью, с сеном их катить было под силу кому-нибудь и слабее, чем Арсений Егорыч, а тем более Филька.

Уже на речке, у моста; Арсений Егорыч остановился, оглядел свою крепость, высокие, как во дворце, синие окна над забором, пару опушенных инеем берез у главных ворот, тихий дымок из левой, зимней, трубы, верхушки леса над обрывом позади дома и отдельную старую двурогую березу на самом краю этого обрыва.

Дикая росла береза, раздваивалась на стороны, вернее — ствол у нее был из двух слепленных, сросшихся дерев. С тех пор как построили усадьбу, несколько раз била в эту березу гроза, словно по завету, всякий раз в одну северную половину. Вот и росла береза ветвистой стороной на летнее солнце, второй же ствол стоял торчмя, голый и черный, прогоревший внутри сверху донизу. Арсений Егорыч на эту березу поглядывал чаще, чем богомольный монах на монастырский золоченый крест.

Кроме того, березу давно облюбовал для себя серый ворон, единственный, оставшийся от тех времен, когда на Выселках за стенами усадьбы царило многоптичье, многоконство и многолюдство. Поразогнало птиц молчание мельницы, поморили морозы во время финской войны, только ворон этот остался. Не помнил Арсений Егорыч зимы, чтобы ворон откочевывал с Выселков. К оттепели он всегда первым каркал, поднимался на крыло, кружил над усадьбой, а потом уж к нему присоединялись другие птицы. Арсений Егорыч не знал, да и знать боялся, где этот ворон обитает, ибо каждое почти утро видел его, серого, как пепел, на обугленном отроге березы и потому верил, что ворон про Выселки знает все. И сейчас ворон был на месте, на самом конце сука…

Поскольку все вошло в колею, Арсений Егорыч ткнул в спину Фильку, и они двинулись по реке, обходя наледи и заструги.