Почти как люди

И я дал. Ох, как же я дал! Накрывшее меня с головой облегчение было сравнимо разве что с экстазом Будды, после долгих мытарств, наконец, достигшего нирваны.

– О!– Только и смог простонать я, изнемогая от восторга.

– Ага,– подтвердил Таран,– вот оно- простое человеческое счастье.

Ещё несколько минут я просидел неподвижно и расслаблено, смакуя с таким трудом добытую лёгкость бытия, А потом, насладившись в полной мере, взялся за бутылку, вознамерившись избавиться от глушителя и вернуть ствол назад, в кобуру.

Я легонько потянул – никакого эффекта. Тогда я приложил чуть больше силы – и вновь ничего не изменилось. Будто бы глушитель намертво прирос к стволу. Я попробовал одной рукой тянуть на себя попавший в беду детородный орган, а другой – стаскивать бутылку, одновременно плавно проворачивая ее, то есть тем же манером, каким и напялил. Дохлый номер. Я рассеянно улыбнулся – осознание масштабов случившейся катастрофы ещё не пришло ко мне. Предпринял новую попытку. Потом еще. И ещё.

– Ну чего ты там шорхаешься?– возмутился вновь успевший задремать Толик.

– Толя, тут такое дело…

Я уже ничего не делал – просто сидел, и тупо смотрел на ствол, так сроднившийся с проклятым глушителем.

Толик, бормоча какие-то ругательства, повернулся, и тоже уставился на ствол. Так и просидели несколько минут, с одинаково тупыми лицами изучая последствия акта, принесшего столько счастья. Потом до него дошло, и Толик захохотал.

– Тише ты, болван,– зашипел я, затыкая ему рот рукой,– сейчас всех перебудишь!

Но Толика уже было не остановить – он буквально давился булькающим, чрезвычайно заразительным смехом.

– Что такое?– подал голос Таран.

Я шепотом описал ему ситуацию, и теперь гоготали уже двое, только смех Тарана был хриплым, надсадным, больше похожим на кашель. В нашу сторону повернулось несколько заинтересованных в происходящем голов.

– Да заткнитесь вы!– умолял я,– лучше скажите, что делать теперь.

Наконец, все отсмеялись, утерли выступившие слезы, перевели дух.

– Дело серьезное,– задумчиво произнес Таран,– может, просто посильнее приложиться надо?

– Не идёт, говорю же.

– Что, капитально застрял?

И сразу за этим – новый приступ хохота.

Но дело действительно обстояло серьезно, поэтому уже спустя пять минут в хвосте автобуса собрался целый консилиум. Разумеется, участие в нем принимали сплошь серьезные, опытные и весьма авторитетные личности, специалисты по решению любых не решаемых проблем.

– А может- ну его? Оставь, как есть?– предложил Февраль.

– Нельзя,– возразил Полпальца,– ещё пару раз посцать получится, а потом все. Через край польется.

– Тут хирургическое вмешательство требуется,– тихо подал голос буддист Шура,– границу пересечём, и нужно в клинику ехать.

– Ага, а как ты это нашему инспектору объяснишь? Он у нас, конечно, с чувством юмора, но, боюсь, ТАКОГО не оценит. Да и вряд ли оказание услуг подобного рода входит в страховку…

– Зачем так усложнять?– Таран подмигнул,– мы сейчас ножечком так – раз, и под корень. Делов-то. А бутылку с застрявшим в ней писюном можешь себе на память оставить. На подоконник вместо вазы поставишь – и по вечерам сидеть будешь, вздыхать и любоваться.

Тут мое не по годам развитое образное мышление воспроизвело несколько живописных сцен, иллюстрирующих предложенный Тараном вариант, и я не смог сдержать нервного вскрика, похожего на последний вопль старого петуха, на чью шею опускается топор. Будто бы в ответ на это от кабины водителей донеслось:

– Через пять минут граница.

– Граница…– Полпальца задумчиво поскреб подбородок,– из автобуса нужно будет выйти. Малый, а эта херовина что, в штаны вообще никак не помещается?

Я отрицательно помотал головой.

– У меня запасные треники есть. Дать?– предложил Таран.

– Тащи,– скомандовал Полпальца.

– Правильно,– Февраль кивнул,– натянешь их поверх джинсов и этого своего агрегата, да пойдешь.

Принесли штаны – широкие, с алыми лампасами, и я, чертыхаясь, натянул их. На время это, конечно, решало проблему, но дальше-то что? Вот автобус затормозил, в салоне вспыхнул свет.

– С паспортами- на выход!– торжественно провозгласил инспектор.

Оркестр высыпался из автобуса шумной гурьбой, чем-то напомнив пёструю ораву детей на площадке у детского сада. Небо уже постепенно светлело, воздух сладко пах совсем недавно наступившей весной, а ещё почему-то костром, и совсем чуть-чуть – близлежащим болотом. Что-то было в этом запахе такое… Первобытное, что ли? Что-то из тех времён, когда перезимовать означало побороть вездесущую смерть, голодным волком кружащую вокруг костров, домашних очагов, жаровень, подстерегающую свою добычу там, куда не дотягиваются спасительные языки тепла и света, готовую обернуться диким ночным зверем, болезнью, злым духом… И та свобода, то чистое, бескорыстное счастье, по сей день наполняющее воздух с приходом весны, навсегда останется памятником смутным временам, в которых кому-то довелось бороться за жизнь.