Почти как люди

Ну что я мог ей ответить? Помню, как когда-то, заспанный, голодный и злой, опускался на эскалаторе в метро, и рядом со мной опускалась нервная, высокая женщина, держащая за руку большеглазого, суетливого ребенка лет пяти. То и дело она одергивала его:

– Петя, не вертись! Петя, стой прямо! Петя, не ложись на ленту!

Петя действительно покорно прекратил свою ребяческую суету, но на лице у него осталась широкая, беспричинная улыбка, один только вид который заставил даже меня вымученно, но всё-таки улыбнуться.

– Петя, ну что ты все улыбаешься, как дурак?– тут же поспешила сделать замечание мать,– будь серьезнее! Будь, как взрослый!

Взрослый пятилетний Петя повиновался. А когда подошло время сходить с эскалатора, он позволил себе несколько раз подпрыгнуть.

– Петя, не беги! Ну что ж за ребенок такой?!– незамедлительно посетовала мать.

Я прошел мимо них по платформе. Петя, не беги… Петя, не улыбайся… И, уже садясь в поезд, тихонько прошептал, будто заклинание:

– Не слушай, никого, Петька. Беги! Беги с улыбкой!

Вот и теперь, услышав вопрос Алисы, я поколебался несколько секунд, но решил не отвечать, лишь плечами пожал. Если нас действительно роднит хоть что-то – она все поймет и без объяснений. Ведь море! Ведь теплый песок под ногами! Ведь чайки и треугольник паруса на горизонте!

А впереди- жизнь. Такая же теплая, светлая, свежая, счастливая… А ещё простая и понятная, как валенок. Откуда я это знаю? Понятия не имею. Вот просто знаю, и все тут. Все самое голодное, холодное, грязное, пошлое, осталось позади грудой бесполезного, смешного и страшного хлама. А впереди- только счастье, любовь, и прочие невесомые и прекрасные радости наконец устаканившегося бытия.

Я вдруг почувствовал, что именно сейчас могу ей вот так прямо все и сказать.

– Алиса,– без всякой патетики, просто и честно произнес я,– а знаешь что?

– Что?

"Нет, все-таки не сейчас"– так же внезапно передумал я, и от этого мне почему-то стало ещё веселее.

– Нет,– говорю,– ничего. Пока что ничего.

И оба мы засмеялись.

***

Опять ночь. Опять трудолюбиво везущий нас сквозь нее автобус – за окном с одинаковым интервалом посверкивают фонари, в салоне темно и тихо. Никто не рассказывает анекдотов или "правдивых" историй из жизни, никто не вяжет, не читает, не слушает музыку, и даже не пьет- день, проведенный на свежем морском воздухе тут же дал знать о себе, едва мы погрузились и тронулись. Спали все, и лишь на галерке, в темноте, вяло шевелилась какая-то жизнь.

Мне почему-то не спалось- наверное, накопившаяся за день упругая, пузырящаяся, счастливая сила требовала выхода. Проблески заоконных фонарей вырывали из плотно сгустившейся в салоне автобуса темноты лица моих спящих коллег, и я смотрел на них с какой-то тихой, тайной любовью. Девушки, парни, мужчины, женщины, заслуженные ветераны сцены и желторотый, неоперившийся молодняк… Все сладко и крепко спят – кто свернувшись в кресле калачиком, кто блаженно вытянув ноги в проход, кто уютно устроившись на плече соседа. На одних лицах – давно и уже навсегда въевшаяся усталость, на других- незыблемое, царское спокойствие, по третьим вообще гуляет лёгкая улыбка, как у маленьких детей, когда снится им что-то особенно приятное. Они ведь действительно все, как дети- вовсе не злые и не усталые, не циничные и уж точно не жестокие. Ведь дети априори не могут быть таковыми, даже если насильно втиснуть их в мир взрослых и оставить там насовсем. Они всего-навсего соберут свой маленький анклав, свою крохотную резервацию, и продолжат играть там в свои игры. Вы когда-нибудь видели, как дети играют во взрослых? Значит, вы имеете полное представление о нашей жизни, все прочие объяснения никчему. Нет, бывает, конечно, кто-то из этих детей внезапно вырастает, и либо уходит сам, либо его выгоняют- тогда он становится грузчиком, таксистом, бизнесменом, барменом, или ещё кем-нибудь. В общем, становится совсем взрослым, раз и навсегда позабыв про некогда любимые игрушки. Но это скорее исключение, которое, как известно, только подтверждает правило.

А сейчас эти дети спят, и смотреть на них приятно и трогательно чуть ли не до слезы.

До меня опять долетело тихое, неразборчивое бормотание с галерки- там из последних сил бодрствовали Полпальца и Анатольич, ибо лишь сегодня Полпальцу удалось-таки крепко напоить нашего ветерана сцены. Внезапно бормотание смолкло, и Анатольич запел- тихо-тихо, но зато вопреки всем предостерегающим шиканьям серого кардинала виолончельной группы.

" По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

ТащИтся с сумой на плечах…"

– Да тише ты, тише, малый,– шепотом умолял Полпальца,– сейчас перебудишь всех, бляха муха!

Хорошо пел Анатольич. Проникновенно. И что-то было в этой незнакомой мне песне. Точнее, это "что-то" там было для Анатольича- он явно всем естеством своим ощущал в ней какую-то сумрачную, таинственную бездну, и эти его ощущения волшебным образом передавались мне. Что-то такое древнее, мощное, и почти всесильное крылось между строк, не пропеваемых даже, а всего лишь певуче проговариваемых полушепотом.