Почти как люди

Тем временем мимо детской площадки шел мальчишка лет девяти, с хрустким пластиковым пакетом в руках. Он с удовольствием помахивал этим пакетом в такт шагам, и лицо его все, целиком, было словно вылеплено из чистого, весеннего, святого счастья. Внезапно, как раз на очередном лихом взмахе, пакет лопнул, из него ярким голубым снарядом вылетела бутылка молока, и, пролетев метров десять, разорвалась от удара об асфальт, яркой белой кляксой расплескав свое содержимое. Мальчишка застыл, оторопело захлопал глазами. Весеннее счастье стекло с его лица, уступив место испугу.

И мне отчего-то стало очень жаль этого простого и чистого мальчишеского счастья, этой ни на чём не основанной, детской жажды жизни. Я встал со скамейки, и пошел навстречу ему, находу уже пересчитывая оставшиеся монеты, не вынимая руки из кармана. Выходило, что мелочи у меня ровно на электричку и на метро, до ненавистной работы.

– Что, беда?– спросил я у мальчишки, поравнявшись.

Тот посмотрел на меня с недоверием- внешний вид незнакомого, всклокоченного, небритого дядьки внушал страх, что, в общем-то, не удивительно.

– На, – сказал я, и протянул горсть монет на ладони,– бери, а то мама заругает. За молоко.

Какое-то время мальчишка колебался, а потом воровато цапнул деньги, буркнул под нос короткую, смущенную благодарность и пошел себе прочь, а я вернулся на свою скамейку, с удовольствием закурил, запрокинув голову, подставив солнцу лицо.

Не знаю, сколько я так просидел- из блаженного беспамятства меня вывел телефонный звонок.

– Да,– вяло сообщил я телефонной трубке, не открывая глаз.

– Здравствуйте. Почему вы до сих пор не на рабочем месте?

– Меня не будет.

– Что значит, не будет? Почему не предупредили? Какова причина вашей не явки?– заволновалась трубка.

– Устал,– честно признался я,– да и надоело.

Несколько секунд трубка усердно переваривала услышанное, потом как-то совсем уж настороженно спросила:

– Вы заболели? Больничный есть?

– Нет,– отвечаю.

– Значит, завтра придёте?

– Нет. Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю.

– Я не понимаю…

– А что вам не понятно? Вообще больше не приду.

Тогда, после долгой, напряжённой паузы, трубка нежно так, вкрадчиво осведомилась:

– У вас что-то случилось?

– Жизнь,– говорю,– случилась.

И после этого я удовлетворенно надавил на отбой. Вдохнул терпкий, такой необыкновенно вкусный, кружащий голову воздух. Выдохнул. Закурил новую сигарету.

Весна…

– Уважаемые артисты,– как всегда внезапно раздался из динамиков голос инспектора, быстро вернувший меня из воспоминаний назад, в душное автобусное «здесь и сейчас»,– по причине возникшей на дороге пробки, мы прибудем на площадку прямо к концерту. То есть примерно минут за десять до начала. Поэтому убедительная просьба- начните переодеваться в концертную форму прямо сейчас.

По салону волной прошел гул дружного непонимания со стороны уважаемых артистов.

– Эй, малый,– потряс меня за плечо Полпальца,– сходи, узнай, что к чему. Нихрена не понятно ведь, бляха муха.

И я покорно поплелся по проходу между креслами исполнять просьбу серого кардинала виолончельной группы.

Инспектор сидел в самом начале автобуса, сразу за водителями, и был с головой погружен в решение кроссворда. Рядом с ним сидел молодой скрипач Володя Трофимов, пришедший в оркестр только в этом году, но уже строящий большие планы на карьерный рост, и потому потакающий любым инспекторским капризам на протяжении всех гастролей.

Подходя к ним, я услышал:

– Персонаж детской передачи "Улица Сезам"?

– Зелибоба.

– Не подходит. Нужно на пять букв.

– Тогда пишите Кубик.

Оба были крайне сосредоточены и серьезны.

– Простите,– говорю,– может быть, вы объясните, что нам теперь делать?

Инспектор раздражённо цикнул языком, явно не довольный, что его отрывают от такого важного занятия, но, все же, пояснил:

– Переодевайтесь. Что не понятного?

– Прямо здесь?

– Прямо.

– А женщины?

На это инспектор лишь плечами пожал, мол подумаешь, эка невидаль- женщины…

Я вернулся на свое место, честно всё передал коллегам и выслушал порцию традиционной нецензурной хулы в адрес руководства.

А после началась суматоха. Салон автобуса разделили надвое импровизированной ширмой из двух пледов, развешанных на бельевой верёвке через проход- одну половину заняли женщины, другую мужчины. Штор на окнах не имелось, и потому то и дело удивлённые итальянцы останавливались поглазеть на автобус, в котором происходило загадочное действо.

– Интересно,– задумчиво изрёк полуголый Полпальца, почесывая пузо,– эта рубашка ещё два концерта протянет, или нет? А то уже попахивает капитально, бляха муха, а стирать в падлу вообще, да и некогда особо…

– Мне пофиг,– Толик пожал плечами,– у меня, если что, вторая есть.

– И что ты этим хочешь сказать?– Полпальца нахмурился,– все, значит, будут вонять сидеть, а ты один такой, чистенький да свеженький, вроде как и не при делах? Не хорошо, малый. По охуенно тонкому льду идешь. Один за всех, и все за одного, все дела… А так из коллектива выбиваешься, дух единства подрываешь.

– Да,– подтвердил Февраль,– душок у нашего коллектива что надо, за версту уже учуять можно.