Почти как люди

К концертному залу подъехали, как и было обещано, за десять минут до начала концерта.

***

И вот опять я стою в стороне, курю, и смотрю с искренним, даже каким-то болезненно обостренным любопытством на выходящих людей. Сколько раз в жизни я уже это делал? Совсем не важно, какие люди выходят и откуда- важен лишь я, лениво покуривающий, стоящий в стороне. Обстоятельства и объекты всегда меняются, а наблюдатель остаётся прежним, по крайней мере, ему так кажется. Надоест ли когда-нибудь мне это занятие? Вряд ли. Но, возможно, однажды я брошу курить.

Вот выходит на крыльцо черного входа очередного концертного зала Февраль, тоже закуривает, и принимается мечтательно рассматривать безоблачное итальянское небо. Сегодня, когда группа вторых скрипок в какой-то момент слишком уж радикально разошлась с первыми, а дирижер, вместо того, чтобы навести порядок, лишь усугубил все, принявшись выписывать руками диковинные геометрические фигуры, не имевшие ничего общего с традиционной дирижерской аппликатурой, один лишь Февраль не поддался общему психозу, и с самым что ни на есть невозмутимым видом продолжал гнуть свою линию. В итоге, под него подстроилась вся группа, а за нею и группа первых скрипок. Коллапса не случилось, хаос был побежден в зародыше.

Вот к Февралю присоединяется кларнетист Шурка. Он будист, и многие из наших даже считают его святым. Сегодня на концерте, когда дело дошло до сложнейшего кларнетового соло, он исполнил его так, что у меня в животе заворочалось что-то простое и чистое, казалось бы уже давно заживо погребенное под грудой такого ненужного грязного и преувеличенно сложного… Шурка прижимает к уху телефон- звонит домой. Наверное жене. А она уже в который раз не снимает трубку.

Вот уже спешит из магазина с распухшими пакетами трубач Витя Бронский- пока все переодевались, он уже успел сбегать, и теперь с гордым видом возвращается к автобусу. На сегодняшний концерт он вышел пьяный настолько, что еле ноги переставлял, но все открытые сольные места отыграл блестяще- каждая нота точно в десятку, хоть по тюнеру сверяй. Правда, в антракте ему пришлось помогать уйти со сцены за кулисы.

И много кто ещё из наших выходил на крыльцо черного входа, курил, матерился или смеялся, с весёлым азартом поносИл дирижёра или просто молча стоял, устало привалившись к стене, обсуждал какие-то отдельные эпизоды только что отыгранного концерта, или перспективы грядущего ночного распития… А я все пытался понять, кто все эти люди? Настоящие мастера своего дела, несущие свой крест не благодаря, а вопреки? Или печальные, вечно смеющиеся сквозь слезы неудачники, которым досталась одна из самых неблагодарных профессий? Непризнанные, никому неизвестные герои, раз за разом совершающие на сцене подвиг на грани волшебства, или обыкновенные алкоголики, каких с избытком хватает в каждом дворе среднестатистического спального района? Упрямо невзрослеющие дети или неизлечимые дегенераты?

Никто из них не сажает самолёты, не тушит пожары, не проводит операций на открытом сердце, и при этом каждый в определенные моменты ощущает себя хирургом, пожарником, пилотом… Как будто от него зависит чья-то жизнь. И потом, выйдя на крыльцо черного входа, они с облегчением смотрят на небо, или матерятся, или взволновано вглядываются в циферблат часов, прикидывая, успеют ли в магазин до закрытия, а мир вокруг молчит. Мир даже не заметил очередного совершенного ими подвига, очередного сотворенного волшебства. Да и никто не заметил. Но не в этом ли заключается главное чудо, главное, а может, и единственное мерило мастерства этих странных людей?

В конце концов, какую роль им всем суждено сыграть в моей судьбе?

Слишком много вопросов, адресованных в никуда. Но искать на них ответы нет ни времени, ни желания- оглянуться не успеешь, а жизнь уже взяла, да и кончилась.

***

Окончательно поломались мы в какой-то крохотной Итальянской деревушке- едва отъехали от концертного зала, как кто-то с галерки тут же поделился наблюдениями, что, мол, мотор бухтит как-то не так, ещё через два часа в салоне явственно запахло гарью, и, наконец, спустя ещё час, мы встали. Справа- поле, слева- поле, сквозь поле- узкая лента дороги. Как нас угораздило здесь очутиться- понятия не имею. Видимо, водителям взбрело в голову срезать через поселок, вот и срезали.

Стоим, значит, посреди поля, в автобусе тишина, все ждут комментариев к сложившейся ситуации, а комментариев нет.

– Иди, малый, узнай, в чем у них там дело, бляха муха,– трясет меня за плечо Полпальца, и я вновь отправляюсь выяснять подробности к инспектору.

Правда, на сей раз получилось менее удачно, ибо инспектор уже пребывал в полубессознательном состоянии- после концерта его единственного пригласили на банкет, устроенный солидными людьми вроде как в нашу честь, и теперь последствиями этого банкета пахло в радиусе нескольких метров, центром которого был, разумеется, сам инспектор. На несколько раз заданный мной вопрос о дальнейших перспективах, он ответил туманно и весьма нечленораздельно:

– Если Аня- это Анна, то Ваня- это Ванна?