Почти как люди

В тесную, вкусно пахнущую свежесвареным борщом кухню вошла большая, румяная жена, и ветеран сцены тут же поделился с ней новостями.

– Германия, говоришь?– заинтересовалась румяная жена,– две недели? А чего так мало платят? Ну, не знаю, может кто и согласится… Давай попробуем Ирке из симфонического предложить?

Счастливый обладатель большого стажа, безукоризненной репутации и свежесвареного борща одобрил сие предложение, и его крупногабаритная жена тут же удалилась в соседнюю комнату, извлекла из сумочки телефон, набрала номер.

– Ирка? Привет. Не отвлекаю? Слушай, тут такое дело…

Ирку отвлекли. Прижав телефон к уху плечом, она с огромной неохотой вылезла из-под одеяла совершенно голая и чрезвычайно растрепанная, запахнулась в халат, висящий на спинке ближайшего стула, и вышла из спальни, а когда спустя пять минут вернулась, по лицу ее прогуливалась тень лёгкой озабоченности.

– Чего случилось, малая?– полюбопытствовал лежащий в ее кровати Полпальца, похожий на сытого и сверх меры довольного жизнью кота.

– Да на гастроли зовут. В Германию. Квартетом. У них вдруг виолончелист слетел, теперь вот замену ищут.

– И?

– А я не могу. Какая Германия, когда тут две работы, дети… Ну и муж ещё. Хочешь, я про тебя спрошу?

– Не, малая, я тоже не поеду. Что я, мальчик что ли, в любой нездоровый кипиш ввязываться по первому свистку, бляха муха? Давай-ка мы лучше ещё разочек… А то, сама ведь говорила, скоро дети вернутся… Ну и муж тоже.

– Мне человека срочно найти надо, а тебе лишь бы ещё разочек!

– Не дрейфь, малая. Найдем мы тебе человека. Один мой звонок – и вопрос решен. А теперь иди-ка сюда…

И Ирка, разумеется, пошла.

***

Снится длинный коридор – стены до половины выкрашены в бледно жёлтый. Кажется, жёлтый должен успокаивать… Интересно, а в морге стены такого же цвета? Там ведь тоже нуждаются в успокоении… На стенах плакаты, с них пялятся грозные мужики в камуфляже, либо с какой-то особенной, гротескной нежностью обнимающие автоматы, либо любовно поглаживающие танковые гусеницы. Вообще, абсурдный эротизм здесь повсюду – Фрейд был бы очень доволен.

Снится окно в конце коридора, забранное решеткой – за ним грузно жаркое лето, за ним грустные люди, веселые люди, целующиеся люди, потные люди, праздно шатающиеся по улицам люди… Ещё там высокое голубое небо, какие-то машины, дома, дороги, и прочая забавная всячина. А мы, значит, вот здесь, сидим на жёстких деревянных креслах в душном, полутемном коридоре. Вместе со мной пять мальчишек, ещё, кажется, вчера, или, максимум, позавчера прилежно заполняющих школьные дневники, тайком от мамы курящих за гаражами, взапой рассказывающих простые детские анекдоты про Вовочку и Чебурашку с крокодилом Геной. Они даже бриться ещё толком не умеют, или не хотят, бравируя друг перед другом выдаваемыми за суровую мужскую щетину тремя-четырьмя волосинами на губах и подбородках. А теперь вот сидят рядом со мной, в одних трусах, и, кажется, расплакались или принялись бы звать маму, будь у них такая возможность, но возможности нет – обстоятельства вынуждают соблюдать все законы пусть и желторотого, но, все-таки, мужского братства. Им, кажется, очень страшно, но виду старается никто не подавать, и от этой показной, неуместной мальчишеской храбрости страх их проступает гораздо отчётливее.

Снится троица парней постарше, судя по всему моих ровесников, сидящая в противоположном конце коридора – они совсем другие, им все равно, что будет, потому что, в сущности, за уже прожитый отрезок жизни им не удалось придумать для себя подходящего места, а значит любое место, где бы им не довелось оказаться, рассматривается как подходящее, на перспективу.

– Пацаны, сколько нам сидеть ещё осталось?– спрашивает один.

– Да вообще понты, отвечаю!– говорит другой.

– А вы в курсах, что новый "Кент" вышел, со вкусом винограда и мяты?

– Да ты гонишь?! Вот это вообще зашибись!

Снится дверь кабинета, в которую положено входить по одному, в одних трусах и с пухлым личным делом подмышкой – мы ждем, когда каждого из нас позовут в нее войти. Чтобы хоть как-то скоротать ожидание, я в который раз пролистываю это личное дело: "не привлекался", "не проходил", "не имеет", и множество синих печатей разных форм и размеров, но с неизменным словом "годен". Как на продукте, одобренном к употреблению. И у меня уже закрались смутные подозрения, куда, то есть в какую часть тела, и как многоуважаемого меня собираются употребить. Даже удивительно, как это к двадцати пяти годам, с моим-то образом жизни, я так феноменально, прямо-таки преступно здоров! Впрочем, чему удивляться, это ведь все сон. Абсурдный, страшный и смешной одновременно сон.

Вот в коридор входит новенький – пока ещё одетый, высокий, небритый парень. Он косится на ближайшего мальчишку, который что-то не громко бормочет себе под нос, время от времени нервно почесываясь и затравленным диким зверем зыркая по сторонам. Новенький проходит мимо, садится рядом со мной, стягивает кеды и футболку. Указав на нервного мальчишку, спрашивает у меня:

– Это он сюда уже таким пришел, или тут таким стал, пока сидел?