Почти последняя любовь

…Он вторую ночь не спал. Слушал боль. Она разговаривала басом. Потом срывалась на дискант. Мысленно смотрел на две маленькие дырочки по бокам и знал, что разорван кишечник. Вторые сутки ждали хирургов.

50-градусная жара пыталась все живое сварить всмятку. Радостные мухи с любопытством поглядывали на кровь. Он отсчитывал время, считал годы. Получалось скудненько – 31. Было жутко смотреть вверх. Одурманенные опием звезды норовили упасть и проткнуть и так шаткую крышу.

Пить нельзя. Вода из кишечника будет литься как из сита. О еде здесь не говорили. Его это и спасло. Пуля разорвала абсолютно пустой кишечник. Если бы в нем была смолотая пища – возможно, жизнь бы остановилась.

Хотелось спать, но боль дежурила стойко. Не отходила от постели ни на секунду. Он вдруг вспомнил маленькую деревню Сандарва на востоке Афгана. Он впервые там увидел школу для девочек. Школу, которую прятали, скрывали. Ислам запрещал образование для женщин. По всей стране за посещение школы убивали, обливали кислотой, запугивали. Перед грубо сбитой доской девочки и женщины, укутанные рваньем, изучали английский язык. И дрожали за ворованные знания.

Боль развернулась. Стала расти. Перестала помещаться в теле. И полезла через глаза.

Георгий старался не думать о сыне, не смотреть в глаза жене. Почему-то появилась картинка соляной шахты Такча Хан. Изможденные дети и взрослые добывали соль. Как триста лет назад. Внизу маялись ослы, возившие соль в Кабул. Стучали кирки и лопаты. Росли вверх тонны.

Жарко… Как в преисподней. Чьи-то руки мочат лоб. Жены… Посмотреть – не хватает сил. Кажется, моросит дождь. Таня надела дождевик. Оранжевый, с капюшоном. Он придерживает рукой ее стройный бок, и они, смеясь, бегут к подъезду. И потом обнимаются в коридоре, не включая свет. Долго пьют на кухне чай с вишневым вареньем. Он так любит сладкое. На тарелке халва и любимое юбилейное печенье. Вазочка с сахаром. Таня долго возится с лимоном, а потом, отложив его в сторону, сияя глазами, признается, что ждет ребенка…

Опять моджахеды открыли огонь. Стреляют везде. Даже из-под земли. Или это землетрясение? Он вспомнил своего первого раненого…

Они шли через долину смерти в районе Аль-Мор к юго-западу от Меймене. Шли большой колонной из 17-ти машин. Стоял крепкий мороз, и снега навалило по пояс. Долина расположилась в ущелье, с полкилометра шириной и километр в длину. И попали в засаду. Неожиданно взорвались первый и последний БТР. Вся колонна стала, не имея возможности двигаться дальше. А потом обстрел. Откуда-то сверху, со всех сторон. Горы сканировали выстрелы. Они выскочили, легли под машины и стали им отвечать. Без прицела. Просто стрелять. Георгий лежал в белых финских туфлях и модном пальто. Он ехал советником, а попал на войну. И вдруг крик:

– Кто доктор? Где доктор?

– Тащите сюда, – Георгий достал из машины объемную сумку с медикаментами.

На носилках лежал хрупкий мальчик с узкими глазами. Казах. Его гимнастерка 42-го размера была чистенькой, только на груди маленькая, почти незаметная дырочка. Георгий подсунул руку под спину, а рука ушла в тело. Провалилась. Разрывной пулей ему вырвало позвоночник. Он стал скачивать в валики бинты и засовывать внутрь. Казах ничего не чувствовал, только еле слышно спросил: «Я буду жить?» Георгий нашел в себе силы улыбнуться.

– Ты обязательно будешь жить.

Его оттащили умирать рядом с танком, а на следующих носилках уже ждали своей очереди другие: слепые, почти безногие, уже мертвые. Всюду тянулся сладкий запах горелого мяса. И дикий кот облизывался за расстрелянным ясенем…

…Пить… На тумбочке стоял стакан с мутной дождевой водой. Этому дождю уже было месяца три. Он пил его глазами. Пил и вспоминал пиво на Бессарабке из автомата. Стакан – 10 копеек. Они разбавляли его водой со стружкой стирального мыла. К 9 утра к магазину выстраивалась длиннющая очередь. За самым вкусным пивом в городе.

Опять он оказался дома… Бесшумные тапочки жены и зеленое домашнее платье в белые восточные огурцы. Дети, еще совсем маленькие, рисуют за кухонным столом. Маринка одевает бумажную куклу в бумажные одежки. Тихо. Им не разрешают шуметь, потому что папа работает в кабинете. Только слышно, как падают на пол карандаши и точилка. И как не могут поделить зеленый…

Скоро его позовут ужинать. Побыстрее бы. Пить хочется невыносимо.

А потом он собрался умирать… Но как только решил больше не дышать – зашли хирурги…

Ноябрь 1980 года. Киев