Почти счастливые женщины

Ну не из тех он мужчин, кто говорит! Да и зачем – и так все понятно. Не мотайся, сразу на вокзал. Значит, соскучился.

Открыла глаза, завела будильник на семь, вздохнула – опять не поспать. Ничего, выспятся в воскресенье. Будут дрыхнуть до часу, до двух! Спать и просыпаться. А в перерывах… любить. Так уж у них заведено.

Утром сварила щи, оделась и зашла в бабушке.

Под утро ба спала чутко и тут же приоткрыла глаза, встревожилась.

– Что, Аля? Что-то случилось?

– Все нормально, ба! Что ты! Все хорошо! Просто я еду на дачу, ну туда, как обычно.

– Опять? – удивилась Софья Павловна. – И что вас несет в такой холод?

– Там печки, ба! И теплее, чем в городе, что ты! Не беспокойся! Там здорово! Елки, сосны – красота невозможная. Шашлыки будем жарить, – вдохновенно врала честная внучка, – варить глинтвейн, болтать до полуночи у огня! Знаешь, как классно? В лес, представляешь?

– Представляю. – Бабушка, похоже, окончательно проснулась. – Слушай, Аля, – она приподнялась на подушках, – а… не одна? С кавалером?

– Естественно, ба! А ты что, еще не поняла? Конечно, с кавалером, как без него! Все, ба! Я помчалась! В десять встречаемся на вокзале. Обед на плите. Свежие щи. Ну а на второе… Придумаешь, а?

– Придумаю, не волнуйся. Мне это второе до фонаря. Есть сыр, колбаса. Кофе. И я сыта, ты же знаешь!

– Нет, – строго сказала Аля. – Щи обязательно! Слышишь? – И, чмокнув бабушку, испарилась. Только хлопнула дверь.

Не одна. С кавалером. Значит, с Юрой. С Юрочкой, с кем же еще? Ну дай-то бог! Глянула на часы – пожалуй, еще посплю пару часиков. Куда мне торопиться.

В доме было очень холодно. Батареи грели, и грели исправно – работало АГВ. Но в щели толщиной в палец в старых, рассохшихся рамах и в полах дул ледяной ветер. Холод пробирался сквозь майки и свитера, сквозь теплые шерстяные спортивные штаны. Стыли руки и мерзли ноги, вода текла еле теплая, посуду отмыть было тяжко – жир застывал мгновенно.

Дома ходили в валенках – в старых, разношенных, мягких, огромных валенках. Это спасало. Нет, ночью не мерзли – какое! Ночью им было жарко. А вот просыпаться и вылезать из-под двух одеял…

Окна заткнули какими-то тряпками, найденными в чуланчике на втором этаже. Там, наверху, холод стоял непереносимый.

В ход шли газеты и лейкопластырь – им и заклеивали.

Но с пола все равно страшно дуло.

Что делать? Ковров не хватало, да и какие ковры? Три потертых Мусиных «раритета», тонкие, почти прозрачные.

Нашли наверху, под крышей, старые одеяла, вонючие от сырости, какие-то пледы в крупных дырах – наверняка постарались мыши, – пару древних покрывал на кровати, вынесли все на улицу, почистили только что выпавшим снегом, проветрили и на ночь набросали на пол. Дуло меньше, но стойкий, невыветривающийся запах прелой ваты и плесени не исчезал. «Линолеум, – сообразила Аля, – надо купить линолеум и застелить пол. Или какое-нибудь покрытие вроде ковра. Только где взять денег?» В самом начале декабря выпал снег, да какой! Шел три дня, не прекращая.

Ходить по лесу было сложно – еще бы, такие сугробы! Но заходили и тут же бросались туда, в сам сугроб, свежий, белоснежный, сверкающий на солнце. Мягкий, как деревенская пуховая перина, – красота! Срезали еловые ветки с шишками, поставили в вазу. Запах влажной хвои мгновенно разлетелся по дому.

По ночам они разговаривали. Аля рассказала Максиму все – про маму, бабу Липу, Липину почту, почтальоншу Лену, больницу, хмурых теток из соцопеки. Про приезд бабушки и переезд в Москву. Про новую школу и девочек, смотрящих на нее со столичным презрением, про Олю, поддержавшую ее.

Максим молча курил и крепче прижимал ее к себе. Однажды сказал:

– Знаешь, какие-то мы все несчастные. Да, ты сирота. Но у тебя бабка! А я сирота при живых родителях. И Лобанова твоя, дура, тоже несчастная. Все ищет, к кому прибиться. А прибивается не к тем. Мать моя неприкаянная. Бабки наши. Да, успели красиво пожить… А толку? Все равно несчастливые. Держались на плаву, делали вид.

А что было в душе? Не знаю, только догадываюсь.

Все как-то не так, да? Вот скажи – ты веришь, что есть счастливые люди?

– Верю! Вот я, например! – с горячностью ответила Аля. – А ты нет?

– И я, например, – передразнил ее Максим. – Но я в глобальном смысле, Аль.

– А в глобальном, – она улыбнулась, – меня никто не интересует.

Олька. Как она про нее забыла! Забыла со всеми своими делами, со своими поездками, счастьем, заботами!

Надо позвонить. Надо повидаться. Ведь, в конце концов, если б не она, Аля не встретила бы Максима.

Но опять отложилось – пару раз на звонки никто не ответил, а потом снова заботы и бесконечное счастье.

Она ездила в Кратово весь ноябрь и весь декабрь, который тоже оказался снежным и морозным.

В конце декабря обычного звонка в пятницу не было. Рано утром поехала в Кратово. На сердце было неспокойно.

Оказалась права – Максим заболел. Кашлял страшно, надрывно, сухо. Глотал с трудом – больно. От врача отказался – ни за что. «Само пройдет. Кто не болеет».

Аля побежала на станцию, в аптеке набрала лекарств, полосканий для горла, купила аспирин, микстуру с алтеем.