Почти счастливые женщины

Начиталась красивых историй. Ася, Анна Аркадьевна, Бэла. Мадам Бовари. Героини классической литературы, жертвующие собой. Таким на все наплевать – лишь бы сгореть на костре любви. Все отдать, всю жизнь. Насочинять бог знает что. Устроить такую трагедь – мама дорогая! Откуда они берутся, такие бабы? У него таких не было. А были разные. Бесшабашные, безбашенные, с легкой сумасшедшинкой, отчаянные, бесстрашные, на все готовые. Но другие, другие. А эта отличается тем, что, кажется, готова взойти на костер. С такой станется. Или он все напридумал? Просто романтическая натура, пошутила про первую любовь и все остальное? Как-то не складывается – девственница, а в койку прыгнула раньше его и без всякой практически лирической подготовки. И там, в койке… Он был растерян. Такой напор, такой натиск! Такая страсть!

Хотя объяснимо. Перезрела девочка, чего уж.

Нет, все равно непонятно и оттого как-то тоскливо. И муторно как-то. Словно предчувствие чего-то такого, чего раньше не было. От этого и страшновато.

Да ладно, что он так струхнул? Ему ли бояться? «Разберемся, – подумал он, бросая окурок в ржавую консервную банку. – Нам ли, гусарам, трухать».

И он вошел в дом.

Аля уже была одета и аккуратно причесана. Волосы в хвост, бледная кожа, горящие глаза. Свитерок, джинсы.

И вдруг он вспомнил ту, тринадцатилетнюю девчонку – узкие, острые, обгоревшие плечики, два серых хвостика на затылке, длинные, тонкие ноги с ободранными, как у малолетки, коленками – упала, что ли? Пестрый открытый сарафан, стоптанные сандалии.

Да, вспомнил!

Они смотрели друг на друга и почему-то страшно смущались. Оба смущались.

– Проголодалась? – хрипло спросил он. – Сходим в местную лавку? Там, конечно, одни макароны и частик в томате… Но зато свежий хлеб, вкуснейший. И, если повезет, – свежая сметана! Ее привозят в баках из соседнего совхоза. И творог в придачу. Деликатесов не обещаю, пардон! Но жрать охота, если честно, – почему-то смутился он, – да и дождь кончился. Прошвырнемся?

Покраснев, она с радостью кивнула.

– А картошка? Картошка там бывает, в вашей лавке? Я бы пожарила.

– Картошка? А черт ее знает! Я ее как-то… в общем, игнорирую. С ней много возни. Посему предпочтительнее макароны. Спагетти, так сказать! – он улыбнулся. – Если еще и с томатной пастой – ну просто Италия, честное слово!

Аля рассмеялась.

– Ты был в Италии и ел настоящие спагетти?

– Во сне, – улыбнулся он и добавил: – Бабка рассказывала.

Нарядились как положено: резиновые сапоги, два свитера, куртки. Аля растерянно смотрела на себя в мутноватое, еще Мусино, зеркало: пугало, чистое пугало! Огромная куртка Максима, здоровенные сапоги, да еще и два свитера – баба на чайник, как говорила Софья Павловна.

– Красавица! – рассмеялся Максим, видя ее растерянность. – Ну что, двинули?

Двинули.

В магазинчике, маленьком, тесном и темном, им повезло – и творог, и сметана, и свежий хлеб – все было в наличии. И даже частик в томате. Частик! Ну и названьице! И даже картошка! Прихватили к чаю конфет, сахара и муки. «Испеку оладьи или блины, – подумала Аля. – Отлично».

Ну и напоследок купили трехлитровую запыленную банку соленых огурцов, огромных, как кабачки. Красота.

Шли по улице и балдели – желто-красно-оранжевые деревья, ковер из разноцветных листьев, запахи, запахи! Рехнуться можно! От воздуха и счастья кружилась голова.

Дома Аля разделась и глянула на себя в зеркало – румяная и свежая, как клубника с грядки. Вот что такое воздух и что такое… счастье.

Разбирала сумку, прикидывая, что на обед. Да, жареная картошечка, консервы – а что делать? – и соленые огурчики! В смысле, огурцы. На огурчики они как-то не тянут.

Жарила картошку и напевала.

Максим вошел в кухню и потянул носом.

– Ого! Кажется, нас ждет роскошный обед!

Потом подошел к ней сзади и обнял, но тут же скривился:

– Фу! Ты жареным пахнешь!

Она смутилась:

– Ну что делать…

Он развернул ее к себе, обнял и шепнул:

– А мне нравится. Сам удивляюсь. Пойдем? – и потянул ее за руку.

– Картошка сгорит, – пробормотала она.

– Выключи, – коротко приказал он.

Теперь раздевал ее он – медленно, с расстановкой, поглаживая плечи и бедра. Она стояла как каменная, как неживая. Только внутри все дрожало. И руки дрожали. И ноги были такими слабыми – вот-вот упадет. Ну и упала. В кровать. Точнее – на диван, старый, скрипучий, с проваленной серединой.

Мелькнуло: «Сколько здесь всего было, наверное.

Да и наплевать. Сейчас здесь я и он».

И снова были счастье, боль, разрывающая сердце, необъятная нежность, чуткость ее пальцев, дыхание в такт, такая отзывчивость и внимание…

Максим был растерян. Ошеломлен и испуган. И, кажется, счастлив.

Картошку все же дожарили, но далеко не сразу. Голодные, как дикие звери, набросились на неприхотливые яства. Запихивали в рот ложками, позабыв про манеры, давились, смеялись, мычали с полными ртами, закатывая глаза от удовольствия.

После обеда (ужина?) Максим снова растапливал камин, а Аля мыла посуду. «Обычная семейная жизнь», – подумала она. Хотя познания в этом у нее были весьма приблизительными. Наблюдать обычную семейную жизнь ей не пришлось.

Все впереди.