Почти счастливые женщины

Вздрогнув, Аля подняла голову и жалобно улыбнулась.

«Как овца на заклание, честное слово! – с раздражением подумал он. – А ведь взрослая баба».

Опьянела она моментально, после пары первых глотков.

Максим открыл окно – дым от камина все еще витал под потолком.

Смущенно извиняясь, Аля объяснила, что пьянеет моментально. Видимо, у нее, как у северных народов, нет какого-то фермента, расщепляющего алкоголь. Да и воздух, наверное. Она осторожно зевнула.

Максим принес из шкафа белье – завалялся чистый комплект, – расстелил его на диване.

– Ложись, чукча, поспи!

Покачиваясь, Аля доплелась до дивана.

– А ты?

– Ну я же не чукча! – рассмеялся он.

– А мне будет холодно! – Она кивнула на раскрытое окно.

Честно говоря, он немного оторопел. Черт их поймешь, этих баб! Вроде и опыт нехилый, было их до черта, а все равно не поймешь. Вот эта, например. С виду монашка. Сразу пьянеет, зевает, глазками в пол, ручки на коленках. А вот же! Ей, видите ли, холодно будет. Намек?

Отказывать женщине – последнее дело. Да и не девочка, знала, чем дело обычно кончается.

Он стал раздеваться. Аля покраснела и отвела глаза.

Максиму снова стало смешно – и чего строит из себя? Странная, правда.

Она легла в белье – лифчике и трусиках. Да уж… Прикидывается?

Он осторожно лег с краю. Обнял ее и увидел ее глаза – огромные, с расширенными зрачками, какие-то безумные, отчаянные, диковатые. Перепуганные до смерти.

Ничего он не понял, ничего! Успел только подумать: «Бабы эти… Не зря губят людей. Вон какие самцы на этом деле горят! Президенты!» Вспомнился удалой красавчик Кеннеди с самой известной блондинкой мира. И все, больше ни одной мысли. Потому что все было… необычно, что ли? Непривычно. Не так, как всегда. И ее отчаянная, пугающая страсть, даже ярость, и ее нежность, затопившая его. И ее полубезумные слова, которые он не очень-то понял, расслышал. Не переспрашивать же! И руки, обвивающие его тело, – слабые, но цепкие. И нежные-нежные… Растерянные и при этом умелые. И губы ее – ненасытные? Фу, какая пошлость! И короткий вскрик – как крик раненой, стремительно падающей птицы.

Откинувшись на подушку, он шумно выдохнул:

– Ну мать… ты даешь!

– Что? – переспросила она, глядя на него затуманенными, все еще неживыми глазами.

Не расслышала? Кажется, да. Или снова прикидывается?

Но он был удивлен. Ошарашен. Растерян. И даже смущен.

Он осторожно выбрался из-под тяжести ее плеча и головы, тоже неожиданно тяжелой, и, откинув одеяло, встал с кровати. Замер. На простыне сияло кривое красное пятно.

– У тебя что, парад? – недовольно спросил он.

– Что? – снова переспросила она.

Максим совсем растерялся.

– Ну, в смысле… дела ваши бабские? – Он уже раздражался.

Зажмурив глаза, Аля уткнулась в подушку:

– Нет.

– А это? – он кивнул на пятно. – Это что?

Не открывая глаз, она тихо пробормотала:

– Что ты, не понял?

– Ты девственница? – ошарашенно спросил он. – У тебя в первый раз?

Не отрываясь от подушки, Аля кивнула.

Максим плюхнулся в кресло. Потер рукой виски.

– Ну ты даешь, – повторил он. – Прости, неожиданно. Слушай, тебе сколько? Двадцать три?

– В августе было двадцать четыре.

– И в двадцать четыре у тебя никого не было? Так получается? Я у тебя… первый? Странно, ей-богу.

– Первый, – ответила Аля спокойно, без смущения. – А что тут странного? Я тебя любила всегда. Все эти годы. Ты – моя первая любовь. И я… я знала, что мы…

– Знала? – передразнил ее он. – Ты что, сумасшедшая? Как это знала? Откуда? Мы и встретились-то, – он фыркнул, – случайно! А если б на пять минут позже? Ты что, не помнишь?

– Помню. Я все помню. Каждое твое слово.

– Нет, Аль. Ты чокнутая, извини. Или большая фантазерка. И это очень мягко говоря. Ладно, проехали. Иди в ванную. Вода должна быть. Теплая уж точно. Сейчас дам тебе полотенце. Ванная прямо за кухней.

– Я помню, – прошелестела она.

– Ну и отлично! – бодро добавил он и вышел за полотенцем.

Да уж, дела. И кажется, серьезные. Влип ты, бродяга. Все ждала и верила сердцу вопреки. Дела-а…

Как-то слишком все это серьезно. «Нет, странные существа эти бабы, – в который раз подумал он. – Ничего не поймешь. А эта… эта страннее других». А всего, что странно и непонятно, нужно остерегаться. Это он усвоил давно. Опыт, сын ошибок, как говорится.

Пока Аля была в ванной – ох уж эта ванная! Ржавая ванна, протекающий душ и еле теплая водица, текущая вялой, тонкой, вечно прерывающейся струей, – Максим вышел на крыльцо.

Дождь кончился, и так пахло свежестью и озоном, что он в блаженстве закрыл глаза.

Закурил. Да, чудеса, ей-богу. Влюблена, это ясно. Ну это не очень пугало, к этому он привык. Бабы липли к нему, как осы к бродящему винограду. Вешались, объяснялись в любви. Были и такие, что пытались задержаться надолго. Не это пугало. В конце концов, он всегда разбирался, жестко и бескомпромиссно: «Бай, детка, занавес!» Но здесь, кажется, другая история: первая любовь, ожидание, уверенность, что они обязательно встретятся. Как она сказала? Они предназначены друг другу? Нет, правда, чистый цирк! О чем она? Что она там напридумывала? Эта странная и, кажется, чокнутая филологиня, эта училка?