Почти всё о зомби

Спустя минуту Ефим на полном ходу снёс одного из медлительных шатунов и слегка сбавил ход, посмотрев на топливный датчик, который показывал, что горючего хватит ещё километров на пятнадцать-двадцать, но не больше. Не слишком приятная новость, но в кузове наверняка есть запас канистр с дизелем, которые он просто не заметил накануне побега в темноте единственным зрячим глазом.

Молич посмотрел на верную кувалду, лежавшую справа на пассажирском сиденье, и ласково провёл рукой по холодному металлу молота и гладкому изгибу деревянной рукояти.

– Нет, милая моя, я женюсь только на тебе. Ах-ха-ха! И больше мне никто не нужен.

Внезапно выражение его лица изменилось с туповато-счастливого на испуганное и озабоченное, когда до него наконец-то дошло, какой он идиот! Ефим в растерянности проехал ещё с полкилометра и, убедившись, что вокруг нет живых мертвецов, остановил машину.

Он долго не хотел покидать кабину, прислушиваясь к тому, что происходит в кунге. Настасья не издала ни звука, и это его насторожило. Видимо, рутина гладиаторских боёв настолько притупила его чувство самосохранения, впрочем, так же, как и саму способность здраво рассуждать, потому-то он даже не придал значения словам Настасьи, сказанным незадолго до того, как он впихнул её в кузов и закрыл на засов. А ведь сказано было довольно чётко: кузов явно был забит оружием и боеприпасами. Лицо Молича вытянулось и покраснело, когда он подумал о молодой стервозе, сидящей на ящике с патронами и поигрывающей от нечего делать каким-нибудь шестизарядным компактным ТКБ, который столь мило смотрится в миниатюрной женской руке, или нежно поглаживающей массивный ствол РПГ, точь-в-точь как он только что бережно ласкал рукоять пресловутой кувалды. Теперь ему оставалось пожинать плоды своей необузданной импульсивности или, говоря по-простому, брутальной дури. А ведь оружие ему очень даже было бы кстати!

Минут десять Ефим ходил вокруг грузовика, с интересом поглядывая на закрытую дверь кунга, но за ней по-прежнему было тихо.

Наконец он решился, снял засов и осторожно приоткрыл железную дверь, заглянув в щель здоровым глазом, как вдруг получил по нему весьма чувствительный удар прикладом уже знакомого ему двуствольного обреза. Он зарычал от нестерпимой боли и отпрянул, прикрыв глаз рукой, на какое-то время практически ослепнув. Ударом ноги девушка распахнула дверь и показалась в проёме с ружьём, опоясанная патронташем. Её лицо искажала гримаса злобы и презрения, когда она нажала на спусковой крючок. Прогремел выстрел, пуля взрыхлила песок у самых ног Молича, подняв столб пыли, что отнюдь не добавило ему способности видеть.

– Ладно, ладно! – закричал он! – Я всё понял, я ошибся. Ты – крутая девчонка, значит – мир! Мы едем в гипермаркет.

В ответ Настасья злорадно засмеялась и мрачно произнесла:

– Ну нет, милый! Как там говорят, от любви до ненависти один шаг? Ты его сделал первый, теперь всё. На этом точка.

Она вскинула ружьё, прицелившись Ефиму в голову, когда он, интуитивно сделав резкий прыжок в сторону, взмахнул рукой, метнув в девицу какой-то блестящий предмет. Он угодил ей по щеке, сбив прицел за секунду до того, как прогремел второй выстрел. Кровь хлынула у неё из раны на лице, она вскрикнула, выронив обрез и прижав руку к щеке. Предмет, которым её ранило, оказался тем самым заострённым осколком графина, который Ефим до той поры ещё держал за поясом. Это прямое попадание дало Моличу шанс, и он что есть прыти рванул к девице, прекрасно понимая, что выиграл всего какую-то долю секунды для того, чтобы одержать верх в этой схватке. Ни в одном бою с самыми агрессивными шатунами, наверное, он не испытывал такого прилива адреналина в крови, как в этот миг, когда в каком-то хищном нечеловеческом прыжке он набросился на свою соперницу и повалил её на землю.

– Отродье, я убью тебя! – закричала она в ярости, колотя его обеими руками, измазанными в крови, хлещущей из раны на щеке, но эта попытка отразить его мощную атаку показалась ему только забавной.

Физические силы были явно неравны, он без труда подмял молодую дьяволицу под собой, положив её на лопатки. В глазах девушки сверкнула ненависть, которая сменилась страхом, и на них блеснули слезы то ли от смертельной обиды, то ли от бессилия.

– Ты меня не разжалобишь, – в исступлении проговорил Ефим, всё крепче сжимая руками её горло.