Почтовые открытки

– Я тебя люблю, Блад, но ты невежда. И упрямец. Не думай, что я забыл, какую чушь ты нес насчет степного тетерева. Это же здесь практически национальная птица, а ты являешься неизвестно откуда и начинаешь спорить о том, какие они издают звуки. Да я найду тебе сотни людей, которые подтвердят, что они издают звук, похожий на тот, который получается, когда дуешь поверх горлышка пустой бутылки, а ты приходишь сюда бог весть откуда и с буйволиным упорством не желаешь прислушиваться к голосу разума. «Звучит как окарина». Какой хрен вообще знает, что такое окарина?

– Любой, кто не вырос в южнодакотском курятнике и не оканчивал школу в Бэдленде[72], знает, что окарина появилась, чтобы приманивать степных тетеревов. Рой Орбисон придумал ее именно для этого. Почему бы тебе не спросить у своей умной дочки, которая играет на пианино, у маленькой Барбары, что она по этому поводу думает. Это убедит тебя раз и навсегда.

– Клянусь богом, я спрошу, думаешь, нет?

Но Барбара никогда не слышала курлыканья степного тетерева, не видела, как тетерев бежит по своему клочку земли, насупившись, раздув оранжевый зоб, и издает клич, похожий на звук воздушного шара, по которому водят пальцем. Когда Пуля, против ее воли, притащил ее в мартовские прерии посмотреть на тетеревов, она порадовалась тому, что он не живет с ними весь год. Он чувствовал ее сопротивление, и минут пять-шесть они молча сидели в холодном джипе, наблюдая, как ветер скользит по блестящей траве, торчащей из-под снега. Пуля прочистил горло.

– Ты знаешь, я сделан не из того теста, чтобы ладить с большинством людей. – Он почесал затылок. – Похоже, я глажу их против шерсти.

Барбара ничего не ответила, и они поехали обратно в город. Когда они остановились перед синим домом хозяина ранчо, он печально добавил:

– И все равно, тебе следовало бы как-нибудь на днях послушать степных тетеревов.

– Да, папа. Пока.

27 Безумные глаза

Хорсли и его жена Эмма назначили им встречу в Медисин-Боу. Эмма сидела за рулем «Лендровера». Трое студентов теснились на заднем сиденье, как щенки в корзинке. Хорсли полулежал, развалившись на переднем пассажирском сиденье и выставив в окно ногу в пыльном инженерном сапоге. Когда «Ровер», расшвыривая гравий из-под колес, остановился, Хорсли выпрямился и открыл глаза, радужки которых были словно бы усыпаны перчинками. Эмма, загоревшая почти до черноты за два месяца раскопок в Аризоне, была до шишковатых локтей украшена серебром и бирюзой. На всех пальцах сверкали кольца, а на кофейном лице лучились глаза. У Хорсли и студентов кожа была академического цвета вареного риса.

– А, вот и ты, старый сукин сын! – Хорсли выскочил из машины, подошел почти вплотную к Пуле и потрепал его по плечу. В его пластмассовых очках все отражалось, как рисунок на бумаге. – Слушайте все, этот парень знает ответы на любые вопросы, какие у вас есть. И варит отличный кофе. – Хорсли болтал и прыгал вокруг, с его рукавов сыпалась пыль; вы только посмотрите, ни дать ни взять шут гороховый, подумал Лоял. Пуля, похоже, был рад встрече, но Лояла тошнило от обоих.

Они съели чили в походной кухне. Лоялу на зуб попал маленький красный камешек. Зуб болезненно запульсировал. Пуле предстояло везти Хорсли, Эмму и двух студентов в Ланс-Крик[73]. Лоялу достался третий студент, тот, который интересовался цепочками доисторических следов. Эмма улыбнулась, когда Пуля заговорил о следах, и скользнула большим пальцем по зажатой в руке эмалевой зажигалке. Механический карандаш оттягивал карман ее шелковой блузки, приоткрывая грудь слева.

Лоял знал, который из студентов поедет с ним, – толстый курчавый юнец с холодными безумными глазами за стеклами очков. Луч света, проникавший сквозь окно, опоясывал его затылок, как повязка. Глаза напоминали костяные пуговицы.

Какого черта он должен нянчиться с этим молокососом?!

* * *

Пока они ехали по белым дорогам, Безумные Глаза не смотрел на окружающий ландшафт. Орел кружил над пересохшим руслом ручья. Под фиолетовым небом они взбирались к овечьим пастбищам басков[74]. Лоял указал на подрагивавшую в солнечном мареве массу овец вдали и носившуюся вокруг них точку – пастушью собаку. Еще выше среди валунов можно было разглядеть кибитку пастуха. Студент ничего не отвечал, только листал свои записи. Песок скрипел на закручивавшейся от жары по краям бумаге.

Дорога огибала промоины. Безумные Глаза держался рукой за приборный щиток. Вилорогие антилопы вреза́лись в изгородь, не в состоянии ни перепрыгнуть через нее, ни пролезть снизу.

– Проклятые овцеводы, – проорал Лоял, пытаясь перекричать скрежет надрывавшегося мотора. От раскаленного воздуха во рту пересохло.