Почтовые открытки

Все было бы хорошо, если бы не зуб. У Безумных Глаз действительно есть идеи. Но насколько ловко он умеет орудовать плоскогубцами?

– Ты когда-нибудь удалял кому-нибудь зуб?

Студент развернулся всем телом и с довольным видом уставился на Лояла.

– Это Хорсли вам сказал, да? Вот сукин сын.

– Что сказал?

– Ну, насчет зубоврачебной школы. Что я учился на дантиста, до того как переключился на палеонтологию. Как раз изучение зубов меня в ней и заинтересовало.

– Он мне ничего не говорил, но это – лучшая новость за сегодняшний день. У меня всю челюсть дергает так, что глаза на лоб лезут.

– А насколько вы выносливы?

– О, мне уже доводилось и плоскогубцами зубы выдирать. Ты это имеешь в виду?

– Нет. Нам в зубоврачебной школе показывали фильм про то, как в каком-то племени мальчикам выбивают зубы большой палкой в качестве кульминации обряда инициации. Всегда хотел попробовать.

28 Стержень жизни

– Я жить не могу без этого места. – Ларри, единокровный брат, Ларри, сидящий в сумерках на пеньке и пьющий темно-красное вино из высокого бокала, как итальянец. Невероятно, что это место может так много значить для него. Он преувеличивает. Ему свойственна повышенная эмоциональность. В мире искусств все эмоциональны. Конус зодиакального света[75] на западе померк. Пес лежал перед ними в ожидании, когда ему нальют воды. Слишком глуп, подумал Уиткин, чтобы дойти до ручья и попить из него. В бакенбарде у Уиткина застряло перышко.

Сидя на крыльце, он ощипывал птицу, гримасничая и обнажая в гримасе выпуклые зубы, не в состоянии избавиться от сознания, что он терзает плоть. Как будто какая-то часть его в некой растерянности воспринимала птиц как своих крохотных пациентов. Перья слипались в его неприятно пахнувших руках. Сегодня попался вальдшнеп. Их осенний перелет проходил через эти места. Они с Ларри не ожидали здесь этих птиц с длинными клювами и большими глазами, мелькающих в листве: один вспорхнул и исчез, потом другой, потом еще два, потом остальные. Но они подстрелили трех, Ларри подстрелил. Это были первые вальдшнепы, которых когда-либо убивал один из них. Уиткин держал хрупкие тельца, смотрел в остекленевшие глаза. Дрозды тоже здесь пролетали – тысячи птиц в воздухе, как туча комаров, как перчинки в миске молока.

– Когда-то дроздов ели, – сказал Ларри, заметив, что пес учуял шуршание птичьей стаи в лесу. – На рубеже веков их подавали в лучших ресторанах. В «Дельмонко». Подавали на тостах. Считалось, что дрозды – это деликатес. Изыск. Изысканная закуска.

Луна медленно плыла вверх, демонстрируя обгоревший край – как десятицентовик, упавший в золу камина. Ее свет омывал руку Ларри, его очки и эмалевые глаза собаки.

– Тебе нравится их убивать? Я имею в виду птиц, охотиться на птиц, тебе это нравится? – Уиткин и сам не знал, зачем задает этот вопрос. Он не любил выслушивать разговоры о том, что чувствуют другие люди. Утомительно.

Брат ответил уклончиво:

– Это же охотничий лагерь. Мы хотели стать охотниками на птиц. Купили ружья, штаны с начесом и охотничьи куртки. Собаку. Собака дорогая, и ее обучение недешево обошлось. Ты идешь, пес бежит впереди. Находит, указывает. Ты вскидываешь ружье, делаешь шаг. Они взлетают, и тебя охватывает возбуждение.

– Но когда ты стреляешь и попадаешь в птицу, когда она бьет окровавленными крыльями и пытается взлететь, тогда что?

Их близость достигла высокого уровня, однако ответ, еще до того как он его услышал, не вызвал у него ничего, кроме уныния.

– Тогда сразу несколько ощущений, почти одновременно. Ликование, потому что я попал, я убил неуловимое существо, на которое охотился. Восторг, триумф, пусть и малый. И, разумеется, одновременно печаль от того, что такое прекрасное создание, со своей жизнью, своими радостями, мертво. Я испытываю вину за то, что именно я испугал, а потом убил его. И еще злость, злость на воображаемого некто, который может сказать мне: «Это было подло. Почему ты не оставил птице жизнь? Неужели нельзя было утолить свою кровожадность с помощью фотоаппарата или альбома для рисования?» Никто мне ничего такого еще не говорил, но я уже приготовил ответ. К тому же я предвижу званый обед и восторги гостей: «О, вы застрелили эту жилистую птицу собственными руками? О, как это волнующе!» А позволь спросить, что ты чувствуешь в связи с птичьей охотой?

– Ничего. Я ничего не чувствую. – Он испытывал привязанность только к этому месту, и птицы значили для него ровно столько же, сколько дикие грибы, они не имели индивидуальности и были лишь частью целого. Холодное смятение невольно охватывало его. Холодность по отношению к собственной жизни.