Почтовые открытки

– Я – пережиток вымирающего вида, астроном-любитель, – взревел голос Бена. – Я не принадлежу ни к какому университету. Не завишу от публикации статей, набитых не поддающимися пониманию математическими формулами. Не посещаю никаких собраний Национальной ассоциации астрономов. Это плата. Я плачу́ свою цену за возможность думать свободно! Мне не предоставят времени ни у одного большого телескопа! Мой любительский статус отсекает меня от больших телескопов! (Академики годами стоят в очереди, чтобы воспользоваться ими.) Я довольствуюсь тем, что имею, а они – нет. Успехи мои скромны. И придет – если уже не пришел – день, когда астроному-любителю не останется ничего, кроме как указывать на Луну собравшимся на барбекю у него на заднем дворе знакомым или завистливо аплодировать успехам технологически оснащенных коллег. Кисло звучит? Нет. Ничто не препятствовало мне вступить на академическую стезю. Разве что Депрессия, война и мое маленькое хобби. Это началось давно. Я давно практикую это свое маленькое хобби. Я учился еще в магистратуре и только начинал свой путь, но клубный бандитизм (клубное панибратство?) разъедал меня изнутри, как кислота. Знаешь, что я имею в виду? Тех, кто играет в гольф. И, конечно, я уже тогда был пьяницей. Я ненавидел похлопывания по спине, поблажки друзьям, междоусобные распри и тупое надувательство. Пять лет я прослужил на флоте, где, разумеется, ничего подобного не существует. Безгрешный флот! Демобилизовавшись, я был готов к чему-то новому и женился на Верните, во всеоружии, чтобы исполнять роль мужа и отца. Ни в какой иной области звездная роль мне не светила. Что меня спасло – или сгубило – так это наследство. Оно позволило мне стать тем, кто я есть на самом деле, – сварливым алкоголиком, у которого случаются моменты просветления, когда он может проявлять дальновидность и заглядывать в суть вещей, видеть как небесный ход времени, так и мелочные перетягивания соломинок между мужчинами и женщинами.

Его красные губы выписывали слова, мозг содрогался в черепной коробке.

– Друг мой Лоял, мы с тобой ладим. Мы устроим чертовски хорошую обсерваторию. – Рука наливала, лицо растрескивалось морщинками цвета яичного желтка. Тень от двери устремилась в комнату, комната погрузилась в черную яму. – Мы теряем небо, уже потеряли. Большинство людей не видит ничего, кроме солнца, удобно расположившегося там, чтобы посылать им канцерогенный загар и хорошие дни для гольфа. Жалкие олухи понятия не имеют о Магеллановых Облаках. Не знают, что такое туманность Конская голова, кольца Сатурна, напоминающие воротник из металлических украшений на шее бенинской принцессы, огромные черные дыры взорвавшейся материи – затягивающие воронки космического пространства, вибрирующий свет пульсаров, звездные взрывы, неправдоподобно тяжелые карликовые звезды, красные гиганты, спиральные галактики. Я уж не говорю об ура-патриотическом рейсовом сообщении с Луной, о капсулах с лающими собачками, плывущих в невесомости среди осколков планет, или о мелочных и дорого обходящихся космических «пощечинах», которыми обмениваются державы, – как будто пудингами друг в друга кидаются. Представь себе, Лоял, государства – как пудинги. Нет, изучение космического пространства должно открывать непостижимо странные, самые экзотические реальности, с какими когда-либо сталкивался человеческий разум. В космосе ничто не кажется невозможным. Ничто не является невозможным. Все загадочно и удивительно в той лишенной человеческого присутствия пустоте. Вот почему астрономы не водят компаний ни с кем, кроме себе подобных, – потому что никто, кроме них, не видел тех тайн, какие видели они. Их радость – это внушающая страх радость, которую они находят во взрывах звезд, в галактической смерти. Им ведом тусклый свет звезды, мерцающий сквозь наше мерзко загаженное небо, тысячи лет преграждающее ему дорогу.

Такое случается зачастую по ночам, когда небо ясное, думал Лоял, но продолжал слушать.

– Когда ты смотришь в небо, ты смотришь в глубь времени, потому что то, что ты видишь, это существует не сейчас, это все настолько древнее, настолько отдалено во времени, что человеческий мозг пугается и съеживается при его приближении. Послушай, угасание – удел всех биологических видов, включая наш. Но прежде чем уйти, мы, может быть, на миг увидим ослепительный свет. Я почувствовал… я почувствовал… – Он замолчал. Взволнованный голос ушел в себя, перешел в шепот. – И еще кое-что скажу. Есть в тебе какая-то чокнутость. Какая-то хрень. Я не знаю, что именно, но чую. Ты невезучий. Обречен на потери. У тебя центр тяжести смещен. Бежишь старательно, но никуда не добегаешь. Думаю, это для тебя нелегко. – Он смотрел на Лояла. Его старые черные глаза смотрели на Лояла. Крохотные желтые прямоугольнички – отражения открытой двери – манили Лояла войти. Он глубоко вдохнул, выдохнул. Начал говорить, остановился. Начал снова.

– Я могу это вынести, – пробормотал он. – Все не так уж плохо. У меня отложено немного денег. Так чего, черт побери, ты ожидаешь?