Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

В Порт-Саиде на пароход прибыло несколько новых пассажиров из числа эвакуированных с Южного фронта: генерал-лейтенант Буковский{246}, бывший в начале войны командиром одного из полков 2-й гвардейской пехотной дивизии; один молодой казачий генерал послереволюционного производства, начавший войну в чине капитана Генерального штаба, с женой; два полковника, тоже революционного производства; один полковник Генерального штаба Кусков{247}, и еще три-четыре офицера в обер-офицерских чинах, из них упомяну об одном из полковников, фамилию которого, к сожалению, позабыл, замечательным своим ростом – два аршина и четырнадцать вершков, рост Петра Великого[138]. Когда мы были затем в Японии, этот офицер, ходивший всегда в бурке, изготовленной, по всей вероятности, по особому для него заказу, производил настоящую сенсацию среди малорослых сынов Империи восходящего солнца. Между прочим, у него сохранилась очень ценная фотография, когда он, будучи в чине подпоручика 3-й гвардейской артиллерийской бригады в сводном гвардейском отряде в Крыму в 1913 году, был снят рядом с наследником цесаревичем у кресла, в котором сидел государь император.

Среди обер-офицеров был штабс-капитан Тютчев{248}, представившийся офицером лейб-гвардии Саперного батальона и, действительно, назвавший по фамилиям многих из моих бывших однополчан. Судя по возрасту, он должен был бы состоять в батальоне еще до войны, между тем я такой фамилии не слышал. На мой вопрос об этом, он мне объяснил, что поступил в батальон во время войны волонтером, затем как окончивший университет вскоре был произведен в офицеры и при развертывании батальона в полк[139] попал в штат. Впоследствии оказалось, что он говорил правду.

Большую часть Суэцкого канала мы прошли ночью и под утро были в Суэце. Тут, не знаю откуда, но на пароход проникли тревожные слухи о готовящейся будто бы попытке большевиков захватить «Могилев» и отвезти его в Одессу, которая в то время была уже в их руках. Покушение это должно было произойти на самом пароходе, где среди пассажиров и команды существует якобы тайная большевистская организация. Я лично считал эти слухи совершенно невероятными и не имеющими никакого основания, но они сильно встревожили Бобровского и его ближайшее окружение. Более всех убежден был в достоверности этих слухов полковник Потехин, о котором я упоминал выше. Красное море с пустынными берегами, отдаленность портов, где могли бы находиться военные станционеры европейских держав, были, по его мнению, благоприятными данными для подобной авантюры.

Бобровский собрал на тайное совещание старших чинов эшелона, и после долгих споров о том, нужно ли что либо предпринимать по этому поводу или нет, остановились, как большей частью бывает, на полумере. Решили, не придавая делу огласки и не производя никаких расследований по поводу пресловутой организации, ограничиться установлением ночных дежурств для предупреждения каких-либо преступных выступлений. Была установлена очередь по четыре человека на ночь с тем, чтобы каждый из них бодрствовал по два часа и будил для смены следующего дежурного с передачей ему заряженного браунинга.

Я не возражал против этой меры ввиду того, что она устанавливала некоторое подобие казарменного порядка на пароходе, по существу же не признавал ее действительной, ибо никто не мог поручиться за то, чтобы кто-либо из дежуривших не принадлежал к тайной организации, если таковая существовала.

Капитан парохода, не приглашенный на это совещание, счел эту меру направленной специально против команды и обиделся. Это положило начало его недоразумениям с Бобровским, столь обострившим их отношения к концу плавания.

Большинство чинов эшелона отнеслось к этой мере неприязненно, считая ее вздорным капризом начальника эшелона, и многие, под тем или другим предлогами, старались уклоняться от докучного дежурства; другие же просто-напросто не выполняли наряда. Бобровский пытался было принимать принудительные меры, но они не имели успеха. Так, например, за уклонение от дежурства одного артиллерийского капитана он не разрешил ему съезда на берег в Коломбо[140], но тот не обратил никакого внимания на это запрещение, и в числе многих других съехал на берег. Узнав об этом, Бобровский выразил свое порицание спутникам виновного по каюте, среди которых было не сколько штаб-офицеров и один генерал, укорив их в том, что они даже не пытались воздействовать на последнего.