Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Курбатов перебивался то там, то здесь чернорабочим. Хуже обстояло дело с Оранжереевыми. На заводе Форда они, конечно, не могли состязаться с профессиональными рабочими, тяготились этим, не выдержали характера, и их потянуло обратно в Германию. Сказалась тут отчасти общая всей нашей молодежи отвычка от регулярной работы за время Гражданской войны и жизни в концентрационных лагерях в Германии и Франции. На то, что у них осталось еще от выданного в Японии пособия и что они успели прикопить еще за два месяца работы у Форда, они решили ехать обратно в Германию. Однако дело было не так просто: нужно было получить разрешение на въезд. Штейн взялся хлопотать об этом.

Но тут совершенно неожиданно получает он телеграмму от нашего военного агента в Вашингтоне, что правительство генерала Врангеля, осведомившись, что в Буэнос-Айресе находится генерал Минут с группой офицеров, поручило ему перевести тысячу долларов на переезд означенных лиц в Марсель, откуда они будут доставлены в Крым. Таким образом, для Оранжереевых вопрос упростился, я отнесся к этой телеграмме как к приказанию, не подлежащему обсуждению. Нечаев, скрепя сердце, покорился, Курбатов тоже; Гильбиха это не касалось, так как он был в Чили. Оставалось только выбрать ближайший пароход, отходящий в Марсель, но тут как раз появились в газетах сведения о яростных атаках большевиков на Перекопском перешейке, а вслед за тем, через несколько дней, роковое известие о крушении последнего оплота Белого движения, об утрате последнего клочка родной земли[191]. Обстановка изменилась коренным образом, и поэтому я счел необходимым запросить генерала Миллера, который в это время заменил генерала Щербачева на посту военного представителя в Париже, как отнестись к полученному приказанию: остается ли оно в силе или отменяется; в последнем случае что делать с полученными деньгами: воз вратить ли их обратно или они получат другое назначение. Через день получил ответ, что приказание отменяется, деньги же предназначаются для выдачи мною по соглашению с посланником пособий членам моей группы, причем мне из этой суммы предназначалось 125 долларов. Я от своей доли отказался, почитая себя более обеспеченным полученной работой, чем другие. При распределении пособия не был забыт и Гильбих, оставшийся в Чили и очень нуждавшийся, судя по его письмам. Мою долю я предоставил капитану первого ранга Шуберту{287}, приехавшему в Буэнос-Айрес из Уругвая, где ему не удалось прилично устроиться, и Бобровскому, который тоже прибыл в Аргентину много позже нас, совершив путь из Японии Индийским и Атлантическим океанами, через Капштадт. Бобровские потеряли в Японии свою дочурку, во время переезда испытали немало лишений, и ему, несмотря на профессорский стаж Инженерной академии, трудно было на первых порах найти какую-нибудь подходящую работу, во-первых, вследствие полного незнания испанского языка; во-вторых, по причине потери в значительной степени зрения после травматического повреждения, полученного при постройке Охтенского полигона, еще за год до войны.

Не буду останавливаться здесь на подробном описании злоключений и отчаянных поисков работы, прибывших и прибывавших то поодиночке, то группами эмигрантов, это заняло бы очень много места и нарисовало бы только общую и всем хорошо знакомую картину, считаю нужным только отметить отношение к этим пришельцам местного населения вообще и русской колонии в частности.

Местное население к русской эмиграции, явившейся последствием нашей революции, относилось довольно безучастно.

Первое время действительно проявлялся некоторый интерес к великим событиям, происходящим у антиподов, но вряд ли кто-либо придавал им мировое значение, вряд ли кто-либо предполагал, что гроза, разразившаяся над нашей родиной, отзвуками своими долетит до далекой заокеанской республики. Между тем Буэнос-Айрес должен был бы быть особенно чувствительным к внезапно возникшей классовой борьбе. Я говорю Буэнос-Айрес, а не Аргентина, потому что вся жизнь республики сосредоточивается, в сущности говоря, лишь в Буэнос-Айресе и Росарио; Ла-Плату считать нельзя, так как это почти пригород столицы. Буэнос-Айрес со своим почти двухмиллионным населением на восемь миллионов всей республики является типичным продуктом капиталистического строя, в нем сосредоточивается вся жизнь страны вне его campo.