Читаем Под часами полностью

Примерно через месяц Слава пришел в себя и стал подумывать, не сорваться ли ему пораньше домой… но тут выплывало некое худое, изогнутое существо и безмолвно спрашивало: "Простите, куда?" Ответа у Славы не находилось, во всяком случае — убедительного. К хорошему, очевидно, привыкают быстро, и он привык… к таким ночам, от которых потом сладко было целый день… не хотелось ни вставать, ни работать — только снова ждать ночи…"Может, потому и называется "медовый месяц"!" Он впервые в жизни привыкал к "нормальной человеческой жизни", поэтому слово "дом" сместилось в пространстве… Наташа ничего специально не делала для этого, и это было настолько интуитивно точно, что не могло быть никак опровергнуто. Если бы он почувствовал хоть каплю натянутости, стремления специально увлечь, удержать, убедить… он бы уехал… но он впервые ощущал себя в той среде, где, вероятно, должен был существовать, как изначально для него было уготовано природой… Был огромный перерыв до их встречи — его и условий существования… а теперь перерыв кончился. "Природа взяла свое". Он всегда считал себя самым обыкновенным человеком, поэтому легче воспринимал и потери, и неудобства, и необходимости. Никогда не мыслил к себе особого благоволения судьбы, и все удары ее и выверты воспринимал сразу же, с первой секунды, совершенно однообразно: "Как быть?" Впрочем, как все вокруг… может быть, чуть большая решительность отличала его… он не любил пустой болтовни…

Наташа чувствовала, что он успокоился… по крайней мере, внешне… он поправился, округлились скулы, и желваки меньше проступали… и реже… на самом-то деле она старалась, а впрочем, делала все то же самое… ну, чуть тщательнее и с большим удовольствием… красиво одевалась, вкусно готовила… и дом обихаживала… То, что он был рядом… она даже боялась формулировать и загадывать, неужели, наконец, все вышло, как она хотела… она боялась счастья, оно всегда неосязаемо неудержимо, она не хотела никак называть этот месяц… и знала только, что если он опять исчезнет, она не отчается, а снова найдет его — никуда ей от него не деться… не ему — ей… она внушила себе, может быть, что ей на роду написано быть с ним… и все. Переигрывать она не будет.

Раз в неделю они ходили в кино. В клуб. На этот раз она взяла билеты, но вместо фильма был гастрольный спектакль театра. Слава не возражал. Она так радовалась, когда выбиралась с ним куда-то… спектакль, так спектакль…

Зал был хороший… настоящий театральный… в сталинские времена построенный дармовой рабочей силой — зеками… бархатные красные кресла, бронзовые бра по полукругу балкона и двух ярусов… тут даже "царская ложа" была… Сцена мелковата, с маленькими карманами и без наклона… на ней в углу стояла массивная трибуна с гербом, напоминая для чего осуществлена постройка, — здесь разом должны были уместиться все городские партактивисты на собрание… чтобы в идею верили, надо ее оформлять и подкармливать! В просторном буфете столики были покрыты белыми скатертями. За стеклами красовались деликатесы, которые можно было достать только в спецпайке в распределителе по списку, но не в магазине… поэтому очередь в буфет выстраивалась еще задолго до начала спектакля…

Слава купил программку, но даже не прочел название и автора, а передал ее Наташе… лица двух актеров показались ему знакомыми, и он первое время даже не вслушивался в реплики, а старался припомнить, где их видел… странно, что его профессиональная тренированная память не давала ему сразу ответа…"Ты что! — Зашептала ему Наташа в ответ, — Это же очень известные актеры, мы же с тобой их в кино видели на прошлой…— Все! — Он остановил ее жестом, сразу вспомнив и фамилии и фильм, и другие немногие, которые довелось в жизни посмотреть… Он находился, как называл это, в состоянии "механического существования" — в любой атмосфере мог сосредоточиться и думать о своем, при этом механически воспринимать и точно оценивать все, что происходит в пределах досягания всех органов чувств, не вникая в тот самый момент. Но если надо было бы воспроизвести точно, что происходило, звучало, пахло и тому подобное, он мог с удивительной точностью и достоверностью воспроизвести в пределах разумно досягаемого времени. А иногда запоминал совершенно ненужное ему навсегда…"Мы используем свою память за всю жизнь всего на четыре процента! — всегда вспоминал он слова полковника, — не хрена жадничать! Запоминайте больше — пригодится! Тренируйте память!.. Это бесплатная копилка!"

Сейчас он старался вспомнить тех ребят, которые увернулись от детприемника, когда оформляли его… всех, кто был с ним, он уже перебрал… теперь надо было определить тех и постараться найти, а через них, может быть, чем черт ни шутит, выйти на след Петра Михайловича…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее