Читаем Под часами полностью

На сцене же шел какой-то разговор о войне, и некто делился своим фронтовым существованием…— "Вранье. — Нехотя попутно отмечал Слава. — Трепач какой-то. Болтун и трепло… ранило его… госпиталь… медсестры… в книжке где-то вычитал… сам сука, небось, в тылу загорал… медсестры… или сопляк молодой… а, может, это он его так выставляет нарочно… похоже, что именно так… а… ну, да…"А вы на каком фронте были? — На всех! Ха-ха-ха!.. — Простите, так не бывало… даже у фотокоров… у меня муж погиб на Юго-Западном в сорок третьем…— О, простите! Сочувствую, я…

— И сама я воевала, знаете, от звонка до звонка… нитками зацепляла тысячам и тысячам их шагреневую кожу… Это хорошо сказано. Крепко. — Он скосил взгляд на Наташу — она сидела, сжав положенные на колени кулаки, почувствовала его взгляд, обернулась и снова уставилась на сцену, приглашая глазами и его…

— Нет, — Говорил толстенький низенький человек, — я не воевал… меня и в ополчение не пустили… сказали, что лечить меня потом дороже будет стоить… я рисовал… хотите полюбопытствовать?! Я, Лидия Николаевна, стал копилкой… да… да… мне письма с фронта присылали… всегда много писали, даже сейчас…

— Как же они узнают ваш адрес, простите?

— А не надо никакого адреса… это удивительно: в нашей огромной стране не надо никакого адреса, представьте себе. Проще простого, прямо на деревню дедушке, честное слово, Вам даю: пишут "Художнику Полонскому" — и все… и доходит…

— Невероятно…

— Вы правы… народ у нас такой… Вы правы… мы годимся только на невероятное…

— А почему копилка, простите, — вы их сдайте в архив Великой отечественной войны — это же ценные документы…

— Да, да, конечно, письма сдать можно и рисунки, и стихи… но я же все их прочел, простите, возможно, Вы сочтете это наивным, но прочел… потому что люди мне самое-самое доверили… как с этим быть?

— А вам это нужно?

— Наверное… не знаю… вы только послушайте, дорогая…

— Вы помните наизусть?

— Да. Вот послушайте и поймете — это стоит того, чтобы запомнить… Что-то заставило Славу вслушаться в эти реплики… теперь он сидел, даже не отдавая себе отчета, в напряжении и следил за развитием диалога… ему нравился этот толстячок, и что он говорил…

"… сейчас, сейчас… вот…— Грудь в орденах сверкает и искрится…

Слава резко подался вперед, когда услышал первые слова. Наташа обернулась на его движение и одними губами спросила: "Что?" — Он отрицательно помотал головой и откинулся на спинку. Ему стало жарко, и, как всегда, в минуты напряжения кровь отлила от лица… строки входили в него, протыкая насквозь, как дротики, специально не отшлифованные, а из занозистого дерева, и застревали в нем так, что вытянуть невозможно…"Что?" — Наклонилась к нему Наташа. "Тсс… — Слава приложил палец к губам и показал глазами на сцену… она сидела, не прислоняясь к спинке, и боковым зрением наблюдала за ним…

Невидимый, невиданный парад Всегда ведет, гордясь собой, убийца Под погребальный перезвон наград.

За каждой бляшкою тела и души И прерванный его стараньем род, А он, как бы безвинный и послушный, Счастливым победителем идет.

И вдруг она поняла, что он проговаривает вместе с этим толстеньким на сцене все слова, составляющие строчки и не повторяет за ним, а вместе с ним одновременно… это открытие ошеломило ее… она в стихах совсем не разбиралась и никогда их не читала, после того, как окончила школу… значит, это очень известные стихи, раз он их повторяет… но что-то подсказывало ей, что это не так…

Нам всем спасенья нету от расплаты За дерзкую гордыню на виду, За то, что так обмануты солдаты, И легионы мертвые идут.

…она теперь уже следила только за Славой, и ей казалось, что звучат два голоса… что его губы тоже шевелятся… что он давно знает эти стихи… вообще, что он опережает актера, и тот повторяет за ним… Слава уже ничего не замечал вокруг. Теперь он весь был там, в этих стихах, ошеломленный совершенно невероятным стечением обстоятельств…

И злом перенасыщена веками Земля его не в силах сохранить, И недра восстают, снега и камни, Чтоб под собою нас похоронить.

И звездные соседние уклады С оглядкою уверенно начать, Где не посмеют звонкие награды Убийцу беззастенчиво венчать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее