Под диктовку Альцгеймера

А через пару месяцев он за что-то на меня обиделся. Не помню уже — то ли конфеты съел, которые ему бабушка подарила, то ли еще что… И он решил мне отомстить. Дождался, пока родители вечером уйдут, оставят нас вдвоем. Долго ждал, недели две, наверное, они редко надолго уходили. И вот дождался, затолкал меня в буфет и запер ключом. У нас такой буфет был, с большим отделением и маленьким ключиком. И вот ключик он спрятал.

Я плакал полночи, пока родители не пришли, и не разбудили Антона. Начали его ругать. Он молчит, я реву в буфете… Стали у него ключ требовать, а он в ответ: не отдам, и все! Я его наказал. Пусть три дня там сидит!

— И что было? — несмотря на свои беды я расстроилась, представив, как маленький мальчик, рыдая, полночи сидит в темном отделении буфета.

— Мама просто выломала дверь буфета. — криво усмехнулся Гарик. — А отец хотел выпороть Антона. Но…

Он замолчал.

— Что же помешало? — заинтересовался и Петр, до того слушавший с заметным выражением скуки на лице.

— Антон помешал. — после легкого колебания ответил Гарик. — Он как-то странно засмеялся и сказал, что лучше отцу убрать ремень, а иначе с ним может что-то нехорошее случиться во сне. Мне не хотелось так думать… и сейчас не хочется… но мне кажется, папа просто испугался. И потом… Антона никто не трогал. Но через полгода отец на самом деле умер во сне. Сердце остановилось.

Он снова замолчал, оптом сглотнул и сказал:

— Никто не мог напугать Антона. Он вряд ли вообще чувствует страх. Мне кажется, и боли он не чувствует. Только ненависть.

— Понятно. — хмуро подытожил Петр. — У вас вся семейка психиатрическая. — он метнул в меня злой взгляд. — Ладно, потратим еще несколько дней. Вариант номер два.

Назавтра в пять утра мы с Петром и Захаром зашли в мою комнату, где на диване под действием лекарств в полузабытье лежал Антон. При моем появлении он широко распахнул глаза и очнулся окончательно.

— Чему радуешься, сучка? — тихо и почти ласково произнес он. Губы оскалились, изобразив что-то вроде кривой улыбки. — Во сне не слышала, как дети плачут и просят поесть? Думаю, и вода у них уже закончилась.

Я так же тихо ответила:

— Не могу поверить, что когда-то вышла за тебя замуж. Какой же я была дурой. Туы обычный маньяк.

Несмотря не прочно связанные руки и ноги, он рванулся ко мне, свалился на пол, путы на руках врезались в предплечья, оскаленные зубы впились в побелевшие губы. Я невольно отшатнулась и отошла подальше, за спину Петра. Тот с усмешкой глядел на извивающееся на полу тело, затем произнес:

— Уж извините, что влезаю в такую милую семейную сцену, но время поджимает. Сейчас тебя — он легонько пнул Антона носком ботинка — перевезут в тихое место, где можно будет без помех допросить, а затем утилизировать. Побудешь немного партизаном на допросе, тебе полезно.

Они с Захаром с некоторой опаской подошли к извивающемуся пленнику, запихнули ему в рот старое вафельное полотенце, взяли за руки и за ноги и понесли к машине. Я шла впереди, готовая реагировать на опасность в виде соседей, которые могли вылезти из квартиры в неурочный час.

Некоторое время заняло скручивание Антона и запихивание его в багажник Жигулей. Он отбивался с такой силой, что в какой-то момент мне показалось, что мужчины не удержат его даже вдвоем. Но они справились.

Петр сел за руль, Захар рядом с ним, а я примостилась на заднее сидение. Мы выехали за город в небольшой пригородный лесок, свернули с трассы на узкую тропинку, проехали метров триста и остановились возле преградившего дорогу поваленного дерева.

— Тут не проехать! — зло выкрикнул Петр.

Громко матерясь, они с напарником выскочили наружу и начали, пыхтя и ругаясь, отодвигать лежащее дерево. Я тоже вылезла из машины, напряженно прислушиваясь. Солнце еще не показалось над горизонтом, но яркий свет фар немного разгонял темноту вокруг машины. Тишину осеннего леса нарушали лишь шелест листвы на ветру да негромкие посвисты каких-то ночных птиц. И вдруг сзади раздался негромкий скрип, затем тихий щелчок, словно напряглась и звякнула какая-то пружина. Я замерла… но все было тихо. Медленно, как во сне, я начала поворачиваться назад, и через пару секунд увидела, как за невысокими березками скрывается серая тень. Вот она полностью исчезла из очерченного фарами круга, и я заорала:

— Он сбежал! Петр, ловите его, сбежал же!!!

Петр тоже обернулся, заорал: «Стоять! Застрелю, сука», слазил в машину, достал из бардачка пистолет и даже для верности пальнул несколько раз из пистолета по верхушкам берез. Мы немного постояли, затем загрузились в Жигули и поехали обратно, так и не убрав с дороги березу.

Разумеется, побег был подстроен. Путы на руках и ногах пленника лишь на первый взгляд казались крепкими, а на самом деле были ослаблены до предела. Защелку багажника старенького Жигули заблаговременно сломали. Во время складывания вдвое дергающегося тела путы, уже до того практически порванные во время падения Антона, расплелись практически полностью, и теперь ничто не мешало их просто снять.