Под грозой и солнцем

— Да всем, на общее пользование.

Алексей хотел было еще что-то спросить. Но решил: ладно, потом разберемся.

— Вот видишь, — повернулся он к Нине, — такая дорогая вещь, и пожалуйста — на общее пользование, на ответственность всех!

— Да ведь что тут, — смешался Николай Петрович, — дают — берите, слушайте.

И, желая показать, что с этим разговором покончено, стал помогать подвешивать котелок над костром.

Уху проводник ел медленно, чинно, поддерживая ложку снизу куском хлеба. Поел и стал собираться в путь.

— Ты что, сегодня хочешь уйти? — удивился Алексей.

— Да ведь… Ждут. Дочь у меня… месяц только как вдовеет…

— Переночуй уж. Дорога дальняя. Обратно на плоту не поедешь.

— Да ведь как же на плоту? Против течения-то. Вот сидит она дома и все думает, думает… Я уж потихоньку. Солнце еще высоко.

Уговоры не помогли. Николай Петрович надел рюкзак.

— А за приемник, Николай Петрович, передай там спасибо. И скажи, чтобы накладную послали или акт, что ли?..

— Бумаги, зачем они? Слушайте — и все. Только не сломайте. Что ж, всего вам доброго!

И пошел. Никаких тропинок на пути его не было, но старому охотнику места были знакомые, хоженые.

За деревьями уже не проглядывал холм, не видно было и дыма от костра. Пролетел ветер, шевельнул верхушками сосен, а послышалось, будто издалека вновь плывет-трепещет песня о тропинке милой. Николай Петрович остановился и уж было собрался в обратный путь: надо же сказать молодым, что приемник его, собственный. Премия к юбилею. А то будут волноваться, требовать там какую-то накладную… Привез сюда просто потому, что дома еще один приемник стоит. Зачем же человеку сразу два? А здесь приемник ух как нужен! Нельзя же в лесу, особенно молодым, жить и не знать, что творится на белом свете.

Николай Петрович поправил лямки рюкзака. А впрочем, это к лучшему, что ничего не сказал. Еще стали бы, чего доброго, отказываться. А зачем? Приемник все равно от государства…

Николай Петрович посмотрел на солнце. Подумал: да ведь надо, пожалуй, спешить. До темноты только и пройти по болоту. А потом можно и поспать часок где-нибудь на сухом месте…

Он еще раз проверил, ладно ли прилегают ремни рюкзака, и зашагал на опушку.

Перевод Т. Резвовой.

ОЗЕРО ШУМИТ И ШУМИТ

Старый рыбак и старый пес возвращались с тони. Груда сетей на дне лодки блестела от ряпушки и сигов. Старик греб, упираясь в дно лодки широко расставленными ногами. Он тревожно поглядывал на озеро, откуда тяжелыми валами накатывали волны. Грузная рыбачья лодка качалась на волнах, как щепка, то поднимаясь на высокие гребни, то погружаясь в черную пучину между ними. Казалось, старику не справиться, и ветер угонит лодку в пролив между полуостровами, за которыми широко раскинулся водный простор.

Но старик не боялся осенней бури. Не впервые на этом озере он боролся с волнами. Его тревожило другое: надо же было именно сегодня расходиться этой буре!..

Пес смирно сидел на корме, широко раскинув лапы. Он привык к этой зыбко качающейся на волнах лодке. Преданно следил за каждым движением хозяина и, словно понимая его тревогу, тяжело вздыхал.

До полуострова было еще далеко. Во мгле раннего осеннего утра, сквозь мелкую сетку дождя и водяных брызг старик не мог разглядеть свою покосившуюся низенькую избенку на фоне серых скал и пожелтевшего леса.

Он, старый рыбак Игнатта, срубил эту избу еще молодым, после возвращения с русско-японской войны. Его отпустили на побывку, а он решил больше не возвращаться в армию. Воевать он воевал, раз было нужно, воевал неплохо — даже георгиевский крест получил от генерала. Но когда война кончилась, ему не хотелось больше маршировать на пыльных плацах.

Он выбрал своим убежищем Хийсиниэми[6] потому, что, как говорило само название, на полуострове ютились только черти, и там он мог не опасаться урядников. До ближайшей деревни было километров семьдесят.

Первые два года Игнатта скрывался в шалаше подальше от берега, а затем, убедившись, что его уже никто не ищет, привел сюда свою подружку Муариэ. Они построили тут избушку, баню и хлев. Здесь, в Хийсиниэми, родился их единственный сын, впоследствии ставший лесорубом. Сын с женой скитались по лесным разработкам, а их маленький сын Хуоти, внук старого Игнатты, жил у деда. В сорок первом году сын надел серую шинель и в последний раз попрощался со стариком. Извещение о гибели сына под Ленинградом старик хранил в маленьком окованном железом сундуке.

Все это, казалось, было давно — и Муариэ, и сын, и жена сына. В живых остались только внук Хуоти и он, старый Игнатта. Внук приезжал к старику только в летние месяцы — сперва из Петрозаводска, где он учился в лесном техникуме, потом из далекого механизированного лесопункта, где работал начальником. В это лето он еще не приезжал. Вот сегодня и ждал его старый Игнатта. Еще месяц назад Хуоти сообщил старику о приезде. Но будет ли катер в такую бурю?

Лодка подошла к берегу. Старый пес Мусти завизжал и засуетился.