Под грозой и солнцем

Вейкко встал и обвел комнату мутным, ничего не видящим взглядом. Он различал светлые прямоугольники окон. Все остальное слилось в сплошное серое пятно, в котором были едва заметны силуэты людей. И вдруг прямо перед его глазами возникла длинная и мрачная фигура Лесоева. Тогда Ларинен, задыхаясь от бешенства, выпалил:

— Это ложь, Лесоев! Какое ты имеешь право так врать?! Все, что ты тут сказал, — неправда! Зачем? Что плохого я тебе сделал? Ну, отвечай, тебя спрашивают! Ты же коммунист! Да какой ты коммунист… — Вейкко махнул рукой.

— Вейкко Яковлевич, что вы так… Говорите по существу, — произнес Кемов почти умоляющим тоном. — Слово за вами. Сейчас вы имеете возможность высказаться. Вот и докажите нам, что все выглядит не так уж мрачно.

— Все это ложь! — единственное, что мог сказать Ларинен.

Васильев палил воды и подал Ларинену:

— Товарищ Ларинен, спокойно, ничего страшного нет. Подумайте и расскажите все по порядку.

Вейкко раздражался еще больше:

— Я пока не в прокуратуре, и воды мне не надо.

Кемов озадаченно вертел в руках карандаш и смотрел на него:

— Вейкко Яковлевич, зачем вы так ведете себя? Возьмите себя в руки. Мы ведь не врачи, чтобы лечить от истерики. Но и не враги. Понимаешь! — Кемов говорил то на «ты», как привык обычно разговаривать с Лариненом, то на «вы», как положено на бюро. — Я не раз слышал, как вы выступаете с трибуны. Вы же умеете говорить толково и деловито, даже вдохновенно. Вы умеете критиковать других…

— Это он умеет, — с готовностью подтвердил Няттинен.

Кемов продолжал:

— А сейчас, когда партия требует отчета за ваши поступки, вы закатываете истерику. Это не поможет делу, товарищ Ларинен. Вы спрашиваете, что плохого сделали Лесоеву? Не перед ним вы держите ответ, а перед бюро, перед партией. Почему вы молчите? Неужели вам нечего сказать?

— Я уже сказал: это все вранье!

— Вранье? — спокойной мягко, почти по-дружески переспросил Лесоев. — Скажите, был ли такой случай, что вы появились в пьяном виде у красного уголка, где вас встретил лектор Никкоев?

— Был, кажется. — Ларинен опустил голову.

— Помнит. — Коллиев подмигнул членам бюро.

— А кто это выпил водку, которую в качестве гостинца привезли старику Степану Петровичу Лампиеву?

Ларинен растерялся еще больше. Еле слышно он ответил:

— Меня угостили…

В комнате раздался взрыв смеха.

— Да, трудно было, конечно, отказаться, — Лесоев подавил улыбку. — А кто вам дал право задержать весенний сев на участке Хиллопелто?

— Так нельзя же было сеять. Вода кругом…

— С кем вы посоветовались, когда разошлись во мнениях с председателем колхоза?

— С агрономом колхоза…

— И только?

Ларинен кивнул.

— Она же ваша сестра. Значит, родственные связи выше коллегиальности, так, что ли?

— Вот как! — вырвалось у Коллиева. — Все ясно, хватит тянуть.

— Нет, подождите, — потребовал Лесоев. — Чья подпись на этих накладных о получении кровельного железа? Ваша? Хорошо. А куда вы дели эти листы? На крышу их использовано гораздо меньше.

Вместо ответа Ларинен умоляюще и испуганно посмотрел на Няттинена. Тот, бледный и тоже растерянный, сокрушенно качал головой, едва слышно приговаривая:

— И что только творилось, боже мой, боже мой!.. И все это у меня под носом!

Кемов взял в руку накладные, не веря своим глазам. Везде стояла подпись Ларинена.

— А где же остальное кровельное железо? — спросил он сурово.

— Не знаю. Надо разобраться. — Ларинен был бледен, его руки дрожали.

— А почему по два наряда за одни и те же работы? Вы подписывали? — Кемов пристально смотрел на Ларинена.

— Так я же… Ей-богу! Вором меня считаете, что ли?! Всю жизнь честно… С ворами не жил и сам не научился…

Кемов вздохнул, побарабанил пальцами по столу и спросил упавшим голосом:

— Товарищи, кто возьмет слово?

Ларинен был не в состоянии следить за ходом мыслей выступавших. Говорил Няттинен, второй секретарь, потом опять Лесоев… Правильные слова говорились о святой неприкосновенности государственного добра, о необходимости усилить бдительность, ругали Няттинена за ротозейство. Вейкко и сам был вполне согласен с выступавшими, когда они говорили о чистоте рядов партии, о борьбе с моральной распущенностью. Все правильно, но при чем тут он, Вейкко?

Ноги и руки его будто налились свинцом, в голове гудело, во рту все так пересохло, что язык прилип к нёбу. Потом, словно во сне, он увидел Кемова, все еще перелистывавшего пухлую кипу бумаг. Не отрываясь от бумаг, Кемов заметил:

— Товарищ Васильев еще не сказал своего мнения.

— Да, товарищи, — Васильев встал с места. — Я не готов высказаться. Для меня тут многое неясно.

— А что именно, товарищ прокурор? — осведомился Лесоев.

И тут Кемов решительно захлопнул папку, заявив:

— Есть предложение перенести обсуждение этого вопроса.

— На каком основании? — деловито спросил Лесоев. — Разве Ларинен опроверг приведенные мною факты? Нет. Он сам подтвердил, что все факты изложены правильно.

— Ясно, чего тут тянуть!.. — Коллиев махнул рукой. — Ставь на голосование, — предложил он первому секретарю.

— Мое мнение — отложить разбор дела.

— А действительно интересно — на каком основании? — Коллиев обратился к Кемову: