Под грозой (сборник)

ный и белый, в синеву. 'Часто налетали теплые

дожди, солнце светило иногда сквозь дождевые

капли, и можно было подумать, что с неба падают

жемчуга и алмазы—так сверкали эти первые

радостные слезы весны.

По вечерам, когда небо загоралось закатом,

пели на шахтах гудки. В их властные голоса вли-

валось теперь что-то новое, какая-то неслыханная

прежде мягкость, и казалось, что они поют не о

суровом труде, а о весенней радости, о том пре-

красном и светлом, чем дышала теперь земля...

Антошка смотрел, и все это тревожно волно-

вало его, и он не знал—радость или печаль поды-

мается у него в душе.

Стал подходить к окну и тихий шахтер с

ясными глазами, лежавший прежде в уголке.

Теперь его положили на другую кровать, ближе

к окну,— Софья Васильевна похлопотала, и ему

это было приятно. Солнце часто заглядывало

теперь к нему на кровать теплыми весенними

лучами. Ожоги его подживали, но грудь болела

сильнее, что-то хрипело в ней,—и был он бледный

и слабый, как тень.

Станет у окна и смотрит в степь, и трудно уга-

дать,—о чем он думает.

Как-то спросил Антошку неожиданно:

— Ты откуда?

— Из-под Тулы,—сказал Антошка.

— А я киевский—с Днепра.

Сказал это тихо, ласково, точно пропел. Потом

посмотрел на Антошку ясными глазами и промол-

вил с улыбкой:

— Вот мы с разных мест, а любим одно: землю-

матушку, простор, солнышко... Лучше этого ничего

в мире нет.

Иногда Антошка просыпался среди ночи и

видел лунный свет. Антошка вставал с кровати и

подходил к окну. Земля отливала голубыми и

серебряными полосами, и что-то прозрачное, тон-

кое висело над ней. Слышно постукиванье машины

на шахте. Дымит высокая труба, и кольца дыма

кажутся серебряными в лунном свете. Там идет

ночная работа. Как кроты, роются в земле люди,

не видят ни дня, ни ночи... Там вот и тятька

Антошки—Аверьян. Ворочается где-нибудь в забое,

долбит кайлом пласт, и сыплются на него черным

дождем осколки угля... Тяжела, ты, доля шахтер-

ская, а работать надо! Работай или помирай

с голода, если работа в тягость... «Скверно жизнь

устроена,—думает Антошка.—Много в ней труд-

ного, горького, а радостей мало. Отчего нельзя

жить так, как живут птицы, как шумит ветер—

вольно, свободно? Что захотел—сделал, куда за-

хотел—полетел... Вон Михаила—он вольная птица.

Пойдет на Кавказ, а там дива такие, как в сказке.

А тут хоть бы на соляные шахты попасть, пора-

ботать в чистом да светлом. Вот выйду из боль-

ницы— опять в шахту, в темноту, гремучку гло-

тать, пылью осыпаться. Не хочется, и думать об

этом тошно. Лучше бы домой... Там теперь, вес-

ной, тоже дела много».

Так думает Антошка и не спит, смотрит в окно,

где месяц светит, где земля лежит в тихой весен-

ней дреме. Тревожит его эта красота. Не находит

он ей имени, а смотреть хорошо, и еще лучше

было бы выйти на простор из больницы...

И только, если кто-нибудь ворочался или сто-

нал в палате, Антошка отрывался от окна и ло-

жился. Засыпал не скоро, думы, как пчелы, шумели

в голове, и сны плелись яркие, пестрые, как цветы

на лугу, и казалось, что их посылает весна.

В светлые дни, когда за окнами играло солнце,

врываясь иногда яркими лучами в палату, всем

становилось как-то не по себе. Мало говорили

и думали о чем-то упорно и долго. Антошка заме-

чал, что и вся больница томится тогда чем-то невы-

сказанным. Приходила Софья Васильевна, по-

прежнему она приветлива и ласкова, весело гово-

рит с больными, но когда, случалось, подходила

к окну и смотрела на влажную, теплую, залитую

солнцем землю, лицо у нее становилось печальное,

усталое, резче обозначились черточки возле губ, и

вся она точно уходила мыслями куда-то далеко. И

Антошке казалось тогда, что больница для нее—

все равно, что шахта для него, Антошки,—тесно

и темно ей здесь, к другому душа тянется, луч-

шего ищет... А потом точно просыпалась, встря-

хивала легенько головой, как бы прогоняя тре-

вожные думы, и, подойдя к Антошке, говорила:

— Ну, что, скоро на выписку?

— Да, только нога вот... Ковыляет,— опасливо

говорил Антошка.

— Ничего, это пройдет, выходишься,—уте-

шала Сфья Васильевна.—Проси только, чтобы

тебя отец домой отправил.

— Я тоже так думаю, что мне лучше бы домой.

— Ну, конечно. Я вот скажу отцу, и доктор

скажет. Ишь, вылежался, как восковой стал. Куда

тебе в работу?

Антошка с благодарностью смотрел на Софью

Васильевну. Добрая она, спасибо ей. Если бы не

она—тоска заела бы тут. А то придет, поговорит,

засмеется— и точно огонек в душе засветит.

XVIII.

Прошли первые весенние праздники—теплый

Алексей и Благовещение. Уже зеленела земля,

отливала на солнце нежным изумрудом, и даль

звала и радовала светом, теплом и простором.

Как-то раз пришел в обычное время доктор

осмотрел Антошку ногу, заставил его пройти по

палате несколько раз и сказал:

— Ну, старик, сегодня мы тебя выпустим. Что

могли—сделали. Будешь немного прихрамывать,

да это со временем пройдет. Старайся не ходить

много месяц или два, пока нога не окрепнет. Иди

в приемную, там тебя выпишут.

Антошка с радостью принял эту весть. Надоело

ему в больнице, хотелось поскорее на волю, на

солнышко.

Он пошел в приемную, там фельдшер отметил

его по книге и выдал ему его старую одежонку.

Антошка переоделся, попрощался со всеми и, не